Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе? - Лев Айзерман

«Это минуты, когда он осознает, что шел ложным, обманным путем, рушится иллюзия, и раскрывается возможность заново пережить свою жизнь. И каждый раз он верит, что теперь он не обманется, найдет свой истинный путь. И благодаря этим минутам у него появляются новые возможности в нем самом».

«Это минуты прозрения, познания самого себя. Эти минуты изменили его внутренний мир, стали этапами на его жизненном пути и были вспышками прозрения истины».

«Это не самые счастливые, а те, которые стали точками прозрения истины в его жизни, которые изменили его внутренне, изменили его мировоззрение».

Действительно, в эти минуты Андрей Болконский видит мир новыми глазами. (Далее курсив мой. – Л. А.) «На Аустерлицком поле он хотел, чтобы его возвратили и жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь». После свидания с Пьером для князя Андрея «началась хотя по внешности та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь». И в Отрадном «в душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни».

Однажды один из авторов сочинений обратил внимание на то, что во все эти минуты Толстой говорит о душе:

«Все эти минуты связаны с тем, что происходит в его душе. На поле Аустерлица он увидел Наполеона, но в эту минуту Наполеон казался ему маленьким ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом…»

Находясь возле умершей княгини, он почувствовал, что «в душе его оторвалось что-то». После разговора с Пьером «что-то давно заснувшее, что-то лучшее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе». Ночью в Отрадном «в душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд».

Но ни разу за все 43 года, что я предлагаю сочинение на эту тему, никто не обратил внимание еще на одну особенность нравственных прозрений Андрея Болконского, которая принципиально отличается от прозрений Пьера Безухова.

«Что-то лучшее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе».

«В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд».

«На него вдруг нашло беспричинное чувство радости и обновления».

«Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему».

«Все это вдруг вспомнилось ему».

Здесь дело не в совпадении слов, которые выделены мной, – само слово это не случайно.

«У Пьера идейно-нравственные переходы оказываются по большинству результатом длительных назревающих процессов, а у Андрея – результатом мощных толчков, выбрасывающих его из системы прежних чувств и мыслей… Переберите многочисленные кризисы на пути Андрея Болконского: все они получали свое начало и свою энергию в эмоциональном взрыве, который сообщает новое направление умонастроению, философской мысли и поведению» (В. Днепров).

Итак, большинство десятиклассников понимают, что лучшие минуты жизни Андрея Болконского – это переломные моменты его жизни. Но почему же среди них – мертвое укоризненное лицо жены?

За все эти сорок три года не было года, когда кто-то слова о мертвом укоризненном лице жены не подменил другим словом – смерть жены. Но назвать смерть матери своего сына лучшей минутой жизни может только негодяй и подонок. Правда, должен сказать и вот о чем: за эти десятилетия тема такого сочинения стала широко практиковаться в школах. И вот в двух книгах очень авторитетных и известных авторов я встретил то же самое: среди лучших минут жизни Андрея Болконского – смерть жены.

А в 1997 году шесть десятиклассников (четыре девушки и двое юношей, а это 9% от числа писавших), среди которых оказались и несколько самых лучших учеников по литературе, считают, что «как бы жестоко это ни было, для Андрея Болконского это было избавление от жены».

«Смерть жены – избавление от этой бессмысленной жизни в несчастном браке. Жена противна князю, он не смог бы жить с ней больше, ему противен свет, который так много (все) значил для княгини. Княгиня – это то, что связывало его со светом, постоянно напоминало светскую пустоту и лицемерие. Ее смерть принесла ему облегчение, хотя он и чувствует, что виноват перед Лизой».

«Болконский тяготится своим браком. Может быть, смерть жены была выходом для Болконского. Жена освободила его от душевных мук и подарила ему сына, ради которого он будет жить и который станет для него смыслом жизни».

«Он не любил свою жену по-настоящему. Любовь к ней была лишь мимолетным увлечением. Но он женился на ней, а через полгода желал уже расстаться с ней: “Но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым!” Она была частицей того общества, из которого он хотел вырваться. Может быть, поэтому князь Андрей обращался с ней, как с посторонней (“…как у посторонней целуя руку…”). О каком Тулоне может идти речь, когда он связан по рукам и ногам: “Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к своей цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме своей цели, он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и, как скованный колодник, теряешь всякую свободу”. Когда он вернулся, он чувствовал себя виноватым в ее смерти, “он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть”. Но, с другой стороны, может быть, это и жестоко, но он почувствовал себя свободным. Как бы какой-то груз спал с его плеч».

«Эти минуты помогли ему искать истину, добро и справедливость, они изменили всю его жизнь к лучшему. Если бы жена не умерла, он не стал бы новым человеком, духовно обновленным. Она связывала его с отвратительным прошлым, с ложными стремлениями и идеалами. Смерть жены – изменение к лучшему в жизни Андрея Болконского».

Итак, смерть жены как необходимость на пути к истине, добру и справедливости, духовному обновлению, изменения князя Андрея к лучшему.

Бывало, правда, и попроще. Так, в 2004 году я прочел такое:

«Еще одна из лучших минут была в тот момент, когда он узнал о смерти жены».

«Мертвое укоризненное лицо жены было для него как некая свобода. Смерть жены была для князя Андрея как халявный билет на Багамы, то есть он стал свободным человеком и мог начать свою жизнь заново».

Позволю себе два коротких попутных замечания. Если и существует воспитательное воздействие художественной литературы на человека, то оно не в правильных словах, написанных в сочинении (такие слова свидетельствуют как раз о цинизме и растлении, если они не рождены токами сердца), а в углубленном вчитывании в само художественное произведение. Очень трудно отличить друг от друга нравственную недостаточность и эстетическую глуховатость. И второе: не кажется ли вам, что над всеми приведенными мною цитатами веет и дух нового времени – эпохи халяв, Багамы – и оценки всего и вся вокруг себя только сквозь призму того, что лучше для меня?

Но вернемся к роману. Он не любил ее по-настоящему? Но вот ночь перед Аустерлицем:

«“Да, очень может быть, что завтра убьют'’, – подумал он. И вдруг при этой мысли о смерти целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, встал в его воображении: он вспомнил последнее прощание с отцом и женою; он вспомнил первые времена своей любви к ней; вспомнил ее беременность – и ему стало жалко ее и себя…»

Откроем и последнюю страницу первого тома (несколько десятиклассников процитировали это место в своих сочинениях).

«Носилки тронулись… При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.

Тихая жизнь и спокойное семейное счастье в Лысых Горах представлялось ему. Он уже наслаждался своим счастьем; когда вдруг являлся маленький Наполеон со своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение».

Наполеоновские мечты о своем Тулоне встали между Андреем Болконским и княгиней Лизой. Прозрение под небом Аустерлица возвратило его к ней. И как характерно, что и в горячечных его представлениях именно Наполеон мешает наслаждаться этим счастьем.

Вот он возвращается домой к жене.

– Душенька моя, – сказал он слово, которое никогда не говорил ей.

И чувство вины перед женой, и надежда на то, что он сможет оправдаться перед ней. Потом Андрей Болконский скажет Пьеру (и эти слова некоторые десятиклассники процитируют):

«…видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся), и вдруг это существо страдает и перестает быть…»