Неформальная экономика. Курс лекций - Светлана Барсукова

Показательны в этом смысле дела «трикотажников», громко прозвучавшие во времена хрущевской оттепели [77] . История этого вопроса такова: в СССР существовала широкая сеть психоневрологических диспансеров, и при каждом был «лечебно-трудовой отдел». Эти отделы получали средства на организацию трудотерапии, т.е. могли приобретать сырье и оборудование. Но средств было мало, а опыта и желания наладить производство еще меньше. И тут некий Ройфе, выходец из Бессарабии, обладающий деловой хваткой, предложил медикам наладить трикотажное производство. Предложение было принято и поддержано властью, поскольку послевоенный дефицит трикотажа был катастрофическим. Подчеркнем, что первоначально трикотажные цеха создавались на абсолютно законной основе, с привлечением психически нездоровых людей. Разрастаясь, эта деятельность все более сращивалась с государственной экономикой, откуда получала списанные (якобы негодные) станки, сырье. Органы надзора делали вид, что не замечают источников быстрого роста трикотажных артелей. А между тем это были и завышенные показатели размера одежды, и подналадка машин для изготовления более рыхлого трикотажа, и разбавление шерсти синтетической нитью, что позволяло экономить сырье для дополнительного неучтенного выпуска. «Трикотажники» разрослись в разветвленную сеть частных предприятий по выпуску трикотажных изделий, сращенную с торговыми и снабженческими организациями, оберегаемую органами правопорядка (товарные партии сопровождали сотрудники милиции во избежание нежелательных проверок на дорогах) [78] . Когда пришло время кампании по борьбе с хищениями социалистической собственности, по делу трикотажников были арестованы тысячи людей. По делу проходили замминистры, ответственные работники Госплана, администраторы магазинов, офицеры правоохранительных органов. Судебные разбирательства проходили часто закрыто, поскольку выявляли простой факт: без патронирования со стороны плановой экономики, без негласного благословения официальных лиц нелегальная экономика не могла бы существовать.

«Валютные дела» относятся к тому же периоду. В них удивительно то, что обвиняемые были расстреляны, хотя их судили за действия, совершенные до введения чрезвычайной меры. «Валютные дела» имели характер кампании и проходили во всех республиках СССР [79] . И во всех республиках были выявлены подстраховочные действия работников ОБХСС и МВД. После отлова непосредственно «валютчиков» начались репрессии зубных врачей и часовщиков, имеющих отношение к золоту [Эвельсон, 1986].

Таким образом, дефицит товаров потребления и продуктов питания порождал терпимость власти к экономической инициативе, не подчиненной плану и осуществляемой вне централизованного ресурсного потока. Это могла быть как легальная частная собственность (колхозные рынки, артели тому пример), так и теневая практика [80] . У власти не было выхода, если не считать таковым сосредоточение всех ресурсов на борьбу с недовольством населения. Однако при расширении частной инициативы или при смене политической температуры эта деятельность пресекалась, порой довольно жестоко. Перегнуть палку власть не боялась, так как благодаря неослабевающему дефициту деятельность частников была заведомо прибыльной, что обеспечивало их регенерацию при малейшем послаблении режима.

Подведем итоги.

Во-первых, советская «вторая экономика» не может рассматриваться как аналог мелкого товарного производства в рыночной системе. Даже при стабильном и доброжелательном отношении государства «вторая экономика» социалистического типа (в отличие от малых предприятий капиталистической системы) обычно представлена легально нерасширяющимися, самоограничивающими свой рост предприятиями, где доход не инвестируется в расширение.

Во-вторых, «вторая экономика» получает шанс на развитие только за пределами легальных границ, что является естественным следствием структурной позиции «второй экономики» в социалистической системе.

В-третьих, государственная и «вторая экономика» являют собой симбиоз. Вывески официальных структур используются для развития частного производства, которое, в свою очередь, придает плановой экономике маневренность и гибкость. Советская хозяйственная система функционирует, лишь прибегая к компромиссам. Соответственно «даже те действия, которые противоречат формальным правилам, должны быть рассмотрены как просистемные, поскольку они вносят вклад в более гармоничное воспроизводство системы как таковой» [Gabor, Galasi, 1985, р.124].

Советский и постсоветский теневой порядок: механизм наследования в эпоху перемен

Нынешняя неформальная экономика сильно разнится с ее доперестроечным аналогом как в части домашнего производства, так и в части теневой деятельности. Различия домашней экономики мы обсудили в лекции 10. Что же касается теневого сектора, то он отличим, как минимум, по объему операций, причинам ухода в «тень», социальному составу участников, способам легитимации теневой деятельности и т.д. На смену воровства как основы советской «второй экономики» пришли неплатежи налогов как стержень теневой политики нынешних хозяйственных агентов. И если советский теневик работал на поле дефицита, то постсоветский ищет конкурентные преимущества в уже заполненных рыночных нишах. Кроме того, советская «тень» была следствием сплошного «нельзя», тогда как постсоветская теневая экономика зачастую порождена обширными «дырами» в законодательстве или недостаточной эффективностью формальных способов защиты прав собственности. Перечень различий широк. Например, в статье В. Радаева используется более 20 критериев сравнения теневой экономики советского и постсоветского периодов [Радаев, 1999в]. Заслуживает внимание точка зрения о трех качественно различных состояниях теневого сектора: во времена СССР, непосредственно после его распада и в конце 90-х годов [Kurkchiyan, 2000]. Интересно суждение о переходе от стабилизирующего (1991 – 1994) к дестабилизирующему (1995 – 1998) влиянию теневой экономики на состояние российского общества [Косалс, 1999]. Подобные сопоставления довольно любопытны. Различаясь хронологической дробностью и детализацией сравнительных критериев, эти работы убедительно доказывают, что теневая сфера пережила существенные метаморфозы в связи с изменением экономической и политической ситуации в стране. Изменились не только качественные характеристики и функции теневой экономики, но и степень ее воздействия на общество в целом, на характер социальных процессов: «Зародившиеся в экономике поведенческие стереотипы переносятся в другие сферы, то есть над теневыми экономическими стереотипами надстраиваются аналогичные им теневые социальные стереотипы, действующие в политической, правовой, педагогической, культурной, медицинской, спортивной и других областях» [Рывкина, 1999, с. 29]. Из механизма подналадки экономических процессов теневая экономика превратилась в лейтмотив социальной политики государства, отпустившего на «подножий корм» основные структуры общества (милицию, армию, образование и проч.) и напомнившего населению, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих [81] . Разговор о специфике советской и постсоветской «тени», о различиях этих феноменов можно продолжать. Но у нас другая цель: установить наследственное сходство, выявить их историческую преемственность. Не сравнение разорванных во времени фаз («было» и «стало»), а обусловленность нынешнего положения спецификой начального состояния и характером перехода – менее популярный, но не менее продуктивный путь для понимания современной неформальной экономики.

На наш взгляд, советская «вторая экономика» определила характер постсоветской теневой экономики, как минимум, в трех аспектах.

Первый аспект – финансовый . Теневые капиталы, накопленные в советское время, составили финансовую основу приватизации государственной собственности начала 90-х годов. Темп приватизации, ее восприятие правительством как минного поля, по которому лучше бежать, чем ползти, привели к практически полному отказу от анализа происхождения капиталов, дав возможность легализовать теневые и даже криминальные состояния. Заметим, что иного выхода, видимо, не было ввиду несопоставимости стоимости общественной собственности и покупательной способности населения [82] . Приватизация явилась, по сути, каналом выхода на свободу подпольной экономики бывшего СССР, что вызвало резкую критику со стороны оппозиции, призывающей поставить административные заслоны вовлечению теневого капитала в практику приватизации. Однако следует признать, что в последнем случае теневой капитал, видимо, все равно участвовал бы в приватизации, но не прямым, а косвенным путем – с использованием мафиозных структур, подкупа государственных служащих и т.д. Блокировать этот процесс вряд ли было возможно, поскольку теневая экономика давно стала неотъемлемой частью национальной хозяйственной системы, и ее участие в приватизации было неизбежно. К тому же было, как минимум, логично передать собственность тем, кто доказал свою способность эффективно функционировать пусть в теневом, но все же рыночном режиме [83] . «Новая» приватизированная экономика изначально имела теневой финансовый фундамент, что в значительной мере предопределило тренд ее развития, настороженное отношение к закону.