Девятый император - Андрей Львович Астахов

- Она моя сестра, и она обязательно придет сюда, - Зарята покачал головой. – Ведь без нее я не смогу умереть…

Хейдин проснулся с ощущением кошмара. Рядом с его постелью никого не было, лунный свет все так же меланхолично струился в окна, и нахальная мышь продолжала прокладывать в древесине свои тайные ходы. Ортландец лежал, прислушиваясь к тишине. Конечно, это был всего лишь бессмысленный ничего не значащий сон. И не стоит ему придавать никакого значения.

- Чего ты, Волеславушка? Чего не ложишься?

- Смотрю, - купец Волеслав потянулся к стоявшему на подоконнике кубку с медовухой. – Ночь-то какая лунная!

- Иди ко мне, - женщина игриво похлопала ладонью по постели рядом с собой. – Али разонравилась?

- Скажешь тоже! Сладкие забавы – они не надоедают.

Волеслав покривил душой. Он хотел спать. Накануне он проделал долгий путь от своей фактории близ Онежского озера до Устюжны на Мологе. На факторию он ездил за отменным товаром – шкурками белоснежных полярных лисиц. Вепсы отдавали песцовые шкуры до смешного дешево, два наконечника для стрел или полфунта соли за шкурку. Так что Волеслав был в большом прибытке. Уже в Устюжне он узнал, что муж красавицы Феофании уехал по делам еще до его приезда, и его давняя любовь сейчас одна. Так и заночевал новгородец Волеслав не на постоялом дворе, а в тереме устюжнинского купца Родиона, в постели его жены. После почти пятимесячной разлуки Волеслав отдался любви со всей страстью, да только усталость никуда не денешь. К тому же Феофания была моложе новгородца почти на двадцать три года.

- Ну, иди же! – уже с требованием в голосе сказала молодуха. – Поцелуев твоих хочу, речей задушевных.

- Луна-то высоко еще. До утра долго. Налюбимся до зари-то.

- Ага, налюбишься и уедешь в свой Новгород, - Феофания, только что соблазнявшая купца демонстрацией своей пышной груди, немедленно натянула пуховое одеяло до самого подбородка. – Будешь опять новгородских девок лапать, а про меня забудешь. А мне тут живи с мужем постылым, нелюбимым! Когда обещание свое сдержишь, заберешь меня в Новгород?

- Заберу, слово! – сказал Волеслав, думая о другом.

Как у каждого уважающего себя богатого гостя, у Волеслава чуть ли не в каждом городе от Изборска до Нижнего Новгорода были молодые любовницы. Волеслав не видел в том ничего зазорного; мужчине в чужом городе скучно. Шумных попоек Волеслав не любил, игру в зернь и кости презирал – стало быть, оставались женщины. Феофания приглянулась ему в первый же приезд в Устюжну, а во второй приезд он ее соблазнил. Бабенка оказалась бойкая, развратная, жадная до плотских утех и охочая до дорогих подарков, на которые Волеслав не скупился. Сам сатана посмеялся над Волеславом; именно с мужем своей любовницы купцом Родионом новгородец вел в Устюжне все дела.

- Не люблю его, - говорила о муже Феофания. – Рохля он, нет в нем ни на грош мужеского. А твоей женой я бы стала.

Волеслав, отец шестерых детей и дед четырех внуков, слушал такие речи с трепетом в душе. К Феофании его тянуло дико, безумно, непреодолимо. Это была роковая любовьпятидесятилетнего стареющего мужчины к молодой, горячей, ненасытной женщине – любовь, похожая на наваждение. Феофания прекрасно это понимала, пользовалась своими чарами и делала это успешно.

- Любый мой, - опять позвала женщина, - поди же ко мне! Ичто я тебе и-сделаю!

Волеслав хмыкнул: голос Феофании звучал так страстно, что его мужская гордость начала набирать силу и упругость. Допив мед, Волеслав напоследок глянул на луну и…

В ясном зимнем небе заклубилось странное черное облако. Оно походило на клуб густого плотного дыма и быстро разрасталось, пожирая звезды. Волеслав застыл, как зачарованный, глядя на зловещую тучу. Он смотрел, как тьма наползла на сияющую луну, сразу превратив светлую лунную ночь в непроглядный мрак.

- Ну что ты? – уже с раздражением спросила женщина.

- Погоди ты! – Волеслав осенил себя крестом. – Глянь-ка, что деется-то!

Туча, закрывшая уже полнеба, осветилась зеленоватыми молниями, гулко ухнули раскаты далекого грома. Теперь черное небо ежесекундно разрезалось сполохами молний, и пораженный ужасом Волеслав мог видеть, как клубящаяся тьма накрыла лес за Мологой и теперь наползает на город.

- Ой! – Феофания как была телешом подбежала к любовнику, увидев, что творится за окнами, взвизгнула в ужасе. – Волеславушка, что это?

- Конец света! – упавшим голосом выпалил купец. – Оденься, дура, помирать сейчас будем!

Порыв ветра невиданной силы налетел на терем, на всю Устюжну. Волеслава буквально отбросило от окна, швырнуло на пол. В спальню полетели клубы снега, осколки слюды из окошек, выстрелом хлопнули ставни. В темноте послышались удары колокола, но их заглушил такой удар грома, что весь терем задрожал. Феофания завыла дурным голосом. А потом все вдруг стихло, и необычайная тишина показалась новгородцу еще страшнее.

- Неужто кончилось? – Феофания, скуля на одной ноте, высунула голову из-под одеяла. – Померли мы, или как?

Волеслав не отвечал. Он сидел на полу и трясся от страха. До самой смерти он никогда никому не рассказывал о том, что увидел и услышал в ту ночь в далекой Устюжне. Слышал он то, чего не слышала его любовница и видел то, чего не видела она. В тот миг, когда порыв урагана налетел на дом, вышиб ставни, разбил окна и отшвырнул купца от окна, Волеславу явственно послышались в вое ветра жуткие хохочущие крики и ржание адских коней. И еще – в клубящейся туче он увидел силуэт всадника на огромном белом жеребце и с грифом над головой.

О той грозе позже написали; «В год 6744 от сотворения мира, в день первый березозола бе велия гроза над Устюжной». От грозы пострадали три человека, молнии убили корову и сожгли несколько домов в посаде. В небывалой зимней грозе увидели дурное знамение и единодушно связали его с нападением царя Батыги и его полчищ.