Последний часовой - Ольга Елисеева

– Вам, случайно, не известно, кольца делались в Петербурге?

– Нет, в глубокой тайне в селе графа Дмитриева-Мамонова, в Дубровицах.

Александр Христофорович обязательно бы сел, если бы стоял. Последнюю информацию следовало обдумать без помех. Граф Матвей – человек загадочный. Едва ли даже в своем уме. Прежде их связывало многое. «Орден русских рыцарей», например, где числились и он сам, и Алексей Орлов, и Николай Тургенев. Бенкендорф быстро отошел от дел, почувствовав паленое. Орлов и Тургеневы подались в «Союз благоденствия». А Мамонов навеки затворился в своей подмосковной, и слухи оттуда доходили неутешительные – будто бы граф помешался на почве розенкрейцерства.

– Ну вот, – сказал Бенкендорф, – без моих вопросов вы бы явно всего этого не припомнили.

Захар кисло улыбнулся. Его вроде бы не заставляли оговаривать товарищей. О мятеже ни слова. Однако у ротмистра создалось впечатление, что именно сегодня он сболтнул непростительные, запретные вещи.

– Хотел вас обрадовать, – молвил генерал, собирая со стола не понадобившиеся бумаги. – Государь рассмотрел положение о майорате. Наше законодательство не знает конфискации имущества у семьи преступника. Земли перейдут к вашей старшей сестре.

Герцог Веллингтон уже сожалел, что согласился встретиться с очаровательной госпожой Киселевой. Тем более в английском посольстве. Двусмысленное положение. Его принимали в Петербурге со всеми подобающими почестями. Называли союзником, даже другом. А визит польской конфедератки, инсургентки или как там ее… подрывал основы доверия.

Старина Уорт привык считать себя честным человеком. Но, с другой стороны, переговоры шли совсем не так, как ожидалось. Молодой царь проявлял упрямство – фамильную черту, которую в Ангеле не скрадывали самые изысканные манеры. У брата и тех не было. Он твердил о полутора миллионах беженцев на русских границах и даже как-то обмолвился:

– Дорогой герцог, мы оба знаем, что Англия – остров. Где бы ни началась война, она отделена от вашей родины водными преградами. Даже Наполеон не решился их форсировать. А мы, несчастные? Для нас пожар по соседству – всегда бедствие.

Крокодиловы слезы! Кто поверит, что страна, захватившая полконтинента, преисполнена мирных намерений?

– Наши правительства могут сделать совместное заявление, призывая султана прекратить резню, – цедил герцог. – Когда таковое исходит от одного кабинета, его игнорируют. Когда от двух сильных держав…

– А какими мерами мы пригрозим Турции в случае несогласия? – Николай имел неприятную привычку – выщелкивать зерно вопроса и рассматривать его голым, без скорлупы.

Веллингтон не был уполномочен говорить о мерах.

– Совместное заявление, отлично, – наконец сдался царь. – Это наилучший результат наших усилий.

Уэлсли возликовал. Военные действия оттягивались на неопределенный срок.

Каково же было возмущение герцога, когда он узнал, что буквально за день до подписания приличной и во всем обдуманной декларации России и Англии от 4 апреля 1826 года Николай послал туркам ультиматум. Он требовал признать границы по договору 1812 года, на что Александр закрывал глаза, дабы не ссориться с Высокой Портой. И позволить беженцам вернуться на родину.

Появись ультиматум сам по себе, и султана еще удалось бы убедить, будто Англия не имеет к нему никакого отношения. Русские действуют на свой страх и риск. Но увидевшие свет один за другим документы представлялись на Босфоре звеньями единой цепи. Первый предварял второй, второй вытекал из первого. Угроза, потом демонстрация силы. Россия будет действовать в коалиции.

Самое худшее, что турки отозвались мгновенно. Хотя прежде медлили и выказывали царю обычное восточное чванство. Ха! Теперь нашлись и время, и вежливый тон. Их представители приедут на переговоры, а диван готов рассмотреть спорные границы и даже – совсем небывалое – выплатить удерживаемую контрибуцию за прошлую войну!

Герцог рвал и метал у себя перед зеркалом. Мальчишка, да еще такой простоватый, обвел его вокруг пальца! А сам делал вид, будто герой Ватерлоо – кумир его юности!

Успех был абсолютным. Но… на таком успехе ломают союзнические отношения! Веллингтону с трудом удалось скрыть гнев. Формально он ни в чем не мог обвинить Николая. Нота – сугубо русское дело, а уж как ее поймут турки… «Неужели между кабинетами возникло легкое недопонимание? Как досадно! Надеюсь, все в дальнейшем изгладится. В сущности, я так неопытен!»

Это или примерно это герцог готовился услышать. Но не услышал ничего. Царь вел себя так, будто их отношения безоблачны. Язык не поворачивался предъявить претензии. И тут старина Уэлсли понял: его визави – лжец и игрок, даже худший, чем был Ангел. Тот, по крайней мере, отступал, встретив препятствие.

– Дружище, наши войны с турками насчитывают не одну сотню лет, – говорил император гостю. – Мы рады, что европейские народы принимают живейшее участие в судьбе Греции, но, в сущности, справимся и сами.

Этого ни в коем случае нельзя было допустить! Веллингтон ощущал себя подавленным. И тут мысль о прорывавшейся к нему на тайную беседу польке перестала смущать герцога.

Софья Константиновна вошла в кабинет, шурша кружевом необъятных юбок – новая парижская мода, ампир возвращается. Вся она, нездешняя, точно дама времен «короля-солнце». Портрет ожил и покинул золоченую раму.

Стоял вечер. В окнах гасли огоньки с Невы.

– Вот мы и встретились. – У Софи был мягкий, грудной голос, волновавший мужскую утробу.

Но герцог не позволил себе воспользоваться ситуацией. Он не Бонапарт, а она – не Мария Валевская. Из такого патриотизма выходит слишком много обязательств для принимающей стороны.

– Что вам велено мне передать?

Графиня дошла до середины комнаты и вдруг, как по команде свыше, опустилась на пол. Не так, как падают местные бабы в церквях, голося и ударяясь лбом о паркет. А так, как оседает великолепный сугроб снега, подточенный вешними водами. Он все еще сияет и искрится на солнце, но уже не может стоять, гордо заломив белую шапку.

Софи закрыла лицо руками – что это были за руки! Их алебастр соперничал с молочно-матовым жемчугом, тремя рядами увивавшим запястья.

– Спасите, спасите, спасите мой несчастный народ!

– Сударыня! – Веллингтон не мог допустить продолжения спектакля. – Если вам есть о чем, сообщите, говорите. Если вы пришли умолять, то не в моей власти…

– Я знаю, – с грустью произнесла она. – Никого не трогают призывы слабых о помощи. Надо стать интересным для великих держав, тогда вас услышат.