Земля, которой нет - Сергеевич Клеванский

Ворон затих, ожидая чего-то невероятного. Сверкнуло солнце, превращая мириад песчинок в «слезы богов» — алмазы, будто прилипшие к невидимой паутине, сотканной исполинским пауком. Дрогнуло сердце птицы, и лишь за один этот удар все переменилось. Песок взорвался целым вихрем, опасно скалящем свое оружие. И это была чистая правда.

Боец выпрямил ладони, и монолитная туча разделилась на десятки мечей. Это было настолько невозможно, мистично и завораживающе, что не было и шанса, чтобы черная птица хотя бы моргнула. Мечи, сотканные из ветра и явившие себя мерцанием играющегося на солнце песка, были столь же остры, как и сабли, нашедшие свой покой в простеньких ножных. Они то порхали в воздухе, то, в след за вытянутыми ладонями, пускались в смертельную пляску. И, зритель был уверен, не нашлось бы такой брони, которая остановила бы их и меча, который отразил.

Клинки оставляла на стене все новые и новые порезы, расходящиеся трещинами по всему периметру древнего строения. Будь ворон поэтом, он сказал бы что это походило на трепыхающуюся в клетке вольную птицу, страстно выбивающую себе путь на волю. Но он не был ни поэтом, ни бардом, ни слагателем былин. Все что видела черная птицы, это могучего северянина, каждое движение которое было одновременно и прекрасно и столь же убийственно.

Но вот опять тишина. Клинки истаяв как утренний туман в лучах зенитного светила, вновь обернулись бесформенной тучей. Гладиатор, выпрямившись, открыл глаза. Ворон невольно каркнул и взмыл в воздух, зависнув там, паря на восходящий потоках. Темные боги, и спустя сотни лет, он будет вспоминать этот свой шаг и благодарить богов, за посланное ими благоразумие.

Северянин стремительным, неуловимым движением обнажил сабли. Он скрестил их перед собой и резко выдохнул. Воздух задрожал, перья ворона встопорщились и ему пришлось взмахнуть крыльями — потоки воздуха преображались, олицетворяя собой настоящий хаос. Будь на горизонте туча, черная птица клялась бы, что надвигается буря, но небо было чистым, словно слеза младенца.

Песчинки сорвались с места и вот туча стала походить на рассерженный рой пчел или стаю танцующих скворцов. Гладиатор вытянул сабли вперед, а потом разрубили ими невидимого врага. Песок, вопреки ожиданиям, вовсе не повторил этот жест, расходясь убийственными серпами или лентами. Наоборот — он сжался, а потом устремился к стене. На миг, лишь краткий миг, но ворон увидел в этой туче оскаленную пасть Силха, погнавшегося за жертвой. И, быть может, то что услышала черная птица, была лишь иллюзия, созданной игрой ветра, но уши четко различили рык Царя Зверей.

Ветряной Силх, нашедший олицетворение в песке, врезался в южный угол стены и та взорвалась каменной крошкой. Гладиатор, убрав сабли, смотрел на бескрайнюю долину облаков, вид которой теперь не загораживало такое недоразумение, как стена толщиной почти в метр.

— Демон, говоришь? — хищно улыбнулся северянин. — Да хоть сам дьявол!

Ворон, оглашая окрестности страшным клекотом, взмыл под купол голубого неба, исчезая черной точкой в его вышине. Он увидел достаточно, но подозревал, что эта была лишь малая часть того, что увидит после. И пусть на горизонте не было туч, но древняя птица отчетливо ощущала, как надвигается что-то неопределимое как девятиметровый водяной вал, гигантское как гребень горы Шао, нависшей над страной где рождается солнце, по легендам, лежащей за океаном, на который величаво смотрит Алиат. И кроваво-мрачное, как Врата бездны, которые вот-вот распахнуться.

Ворон исчез в небе, оставляя гладиатора в полном одиночестве.

Натерев руки странным, белым порошком, похожим одновременно и на тальк и на магнезию, я уселся на скамейку. Стены, увешанные броней, смотрели на меня словно насмешливо, с молчаливым вызовом. Они будто говорили — «Мы видели многих, и ты лишь один из них, завтра тебя здесь уже не будет». Немые, древние стены, видевшие тысячи гладиаторов.

Прислонившись спиной к стойке с разнообразным оружием, я прикрыл глаза. Вот уже почти сезон, я жил в полном одиночестве. Гвардейцы уже давно испарились, уйдя на свои бутафорные городские посты, а со старушкой служанкой я не общался, да и она не горела желанием поболтать со мной «о девичьем». И та тишина, повисшая в корпусе гладиаторов, меня почти не напрягала, скорее она даже дарила покой, но здесь все было совсем по-другому.

Тишина этой комнаты, служившей входом на песок арены, внушала мне ощущение неловкости и беспокойство. Все было не так. Не было слышны лязганья точильного камня, резво бегущего по лезвия клинка или секиры. Смолкли хлопки побеленных порошком рук, обрабатывающих опасные участки тела. И не слышно было редких шуточек, которые так любимы теми, кто идет по краю бритвено острой косы Седого Жнеца.

Да, здесь все было иначе. Не как раньше, и это «не как раньше» было страшнее самого опасного и кровавого демона, которого могли только выпустить на Арену. Хотя бы потому, что демон, это просто новый противник, даже враг. Его можно ударить, наслаждаясь глухим отзвуком, можно пронзить, пьянея от бьющей из порванной артерии крови, его, наверно, можно убить.

Но как ударить тишину, как её пронзить? Ей можно было только убить, но вот в чем беда — для этого убийство никак не обойтись без подельника. Да, спокойствие, ледяное, могильное спокойствие этой древней комнаты пугало меня куда больше даже самого опасного врага.

Тут, как далекое горное эхо, до слуха дотянулся приглушенный возглас горна. Все ближе и ближе, сильнее и резче стали раздаваться тугие скрипы рычагов, поднимавших тяжелые цепи. Пыхтел щербленый ворот, натягивая массивные металлические звенья. Медленно поднималась стена, заливая комнату светом.

Сперва желтая полоска, оживляющая краски, коснулась пола, потом лизнула ступни и стала подниматься выше, согревая меня теплом зенитного солнца. Но я продолжал сидеть. Даже когда своеобразная дверь приняла горизонтальное положение, а все вокруг потонуло в гуле толпы, я продолжал сидеть. Я не мог себе позволить, не насладиться этим моментом. Тем самым моментом, когда бессмертное существо — тишина, была повержена и растоптана тысячью кричащих и галдящих людей. И, если уж одно бессмертное создание нашло свою погибель, то может и другое — то, с которым я должен сегодня сразиться, тоже встретит не менее недвусмысленный конец.

Скрипнув кожаной броней, я вышел на песок. Подняв правую руку, в которой была зажата сабля, я приветствовал толпу, отвечавшую мне аплодисментами, лепестками разнообразных цветов, опавшими звездами парящими к песку, и звонкими возгласами, терзающими внезапно проснувшееся эго. Это людское море захватывало в свои теплые объятья, оно пьянило терпким вином и вызывало привыкание не хуже самого сильного наркотика. Я больше не бегал от Арены, но с нетерпением ждал каждой новой битвы.