Книга сияния - Френсис Шервуд

— В прошлом году в наши стены засунули мертвого младенца — еще была жива моя бабуля, упокой ее душу Ха-шем. Я смотрела на паяцев и почему-то об этом вспомнила. Ребенок был сиротой — вроде меня. В свое время у меня был друг, у которого не было отца. Вернее, он не знал, кто его отец, хотя все кругом знали.

Йоселю пришлось наклоняться, чтобы лучше ее слышать. А Рохель отметила его внимание. И снова почувствовала себя маленькой девочкой, о которой заботятся, которую защищают. Или, точнее, той маленькой девочкой, которой она никогда не была и которой только теперь себя почувствовала.

— Взгляни на реку, Йосель, — река была сально-серая, взбаламученная и неприветливая. Вдоль берега выстроились обломки грязного льда. — Разве она не прекрасна?

Голем уже приспособился к походке молодой женщины, и один его шаг равнялся ее трем-четырем.

— …Затем, когда вся рубаха сколота, я начинаю сметывать. Знаешь, как забавно получается: сперва режем ткань на куски, а потом снова их сшиваем. Все это вроде головоломки и требует немалых раздумий. А ты считаешь себя сиротой? Я знаю, ты должен так думать.

На другом берегу реки, развеиваясь вокруг замка, поднимался утренний туман. Сперва обнажились крепостные валы и террасы с садами, которые спускались по ним, узкие бойницы для лучников в зубчатых стенах — а затем башни по обоим концам. Одной из них была Далиборова башня, куда в свое время заключили дворянина, который поднял крестьянское восстание. Он попросил скрипку. Пока его не казнили, напевы скрипки не умолкали, и никто не мог слушать их без слез.

Затем появилась Пороховая башня, где теперь работали алхимики… и, наконец из тумана понемногу начали выплывать шпили собора святого Вита.

— Ближе всего я подходила к замку, когда ходила в лес по грибы и заглядывала за ворота. Говорят, в Оленьем Рву и правда живет олень, а рога у него золотые. Прямо в Оленьем Рву он и живет, а в стародавние времена ров был настоящим рвом. Теперь знатные дамы сидят на мосту через ров и смотрят, как рыцари стреляют по ланям прямо из окон, пока ланей прогоняют мимо. По-моему, это несправедливо, правда? Я знаю, ты согласен… Говорят, у императора есть собрание часов, они идут днем и ночью, и все они из золота, серебра и драгоценных камней. Мастер Гальяно рассказывал нам с бабушкой, что у императора есть игрушки, которые движутся сами собой, куклы, которые моргают глазами и без всяких ниточек способны маршировать, а еще маленькие колесики со зверьками, которые все крутятся и крутятся без конца, а еще нежные птички с рубиновыми глазками в золотых клетках, которые могут петь…

Тут Рохель наклонилась, подобрала юбку и погрузила пальцы в воду реки.

— Холодная. А ты знаешь, что там, внизу, под замерзшим илом, есть рыбы, и с весенней оттепелью они вырываются на свободу? Можешь себе представить? Я знаю, можешь. Вот они твердые как доски, а затем чуть изгибаются, начинают вздрагивать — и вот, пожалуйста, снова плывут по реке. Совсем как парад паяцев, который как раз сейчас уходит из города. Однажды я видела карнавал. Конечно, мне не разрешали смотреть, но я была маленькой девочкой, и мой друг взял меня посмотреть. Один мужчина ехал задом наперед на осле — говорили, он рогоносец, хотя я не уверена, что это значит. Еще там был медведь на привязи из Московии. А ты знаешь, что моя мама и бабушка пришли из России?

Рохель ничего не могла с собой поделать — она еще ни разу в жизни так безудержно не болтала.

— Да. Понимаешь, я ужасно сочувствую тем паяцам, безруким и безногим, той девушке, что обращалась к Деве Мириам. Ведь она была сумасшедшая. Понимаешь? — глядя на него снизу вверх, она с трудом сглотнула. А он кивнул. — Это встречается чаще, чем ты думаешь, сумасшествие. Я слышала… — тут она понизила голос до шепота, — что император безумен.

Потом она вдруг прыгнула на валун неподалеку от берега, раскинула руки в стороны и стала раскачиваться.

— Я птица! — воскликнула она. — Я могу летать.

И перепрыгнула на другой валун.

Йосель отрицательно помотал головой. Нет, ей не следует так прыгать с камня на камень.

— Смотри на меня, Йосель, — и Рохель взмахнула руками. Еще прыжок.

Она взглянула прямо ему в глаза, улыбнулась, еще миг покачалась туда-сюда. А в следующую секунду потеряла равновесие, поскользнулась и с внезапно громким всплеском упала в реку. Темные воды сомкнулись над ней.

Йосель громко застонал. Четыре шага — и он уже стоял в реке. Сунув руку в ледяную муть, он нащупал ткань ее юбок, затем ее ногу. Затем талию. Потянулся к ее плечам, ухватил Рохель и вытащил из воды. Она отплевывалась, билась у него в руках как пойманная рыба, а затем вдруг вся задрожала — так страшно, что зубы ее застучали.

«Боже милостивый! — взмолился Йосель. — Боже милостивый!»

Быстро выбравшись с ней на берег, он огляделся в поисках подмоги, но вокруг не было ни души, если не считать нескольких рыбаков в лодках дальше по реке. Губы Рохели уже начинали синеть. Тогда, ни о чем не задумываясь, лишь прижимая ее к груди, Йосель побежал. Он мчался во весь дух, ничего перед собой не видя. Вдоль берега реки, вверх по улице к Юденштадту, в ворота Юденштадта — и вот уже одним могучим пинком распахивает дверь в дом Зеева.

— Господи! — вскричал Зеев. — Что случилось?

Йосель быстро уложил Рохель поближе к очагу и принялся срывать с нее мокрую, замерзшую одежду. Сперва верхнюю юбку, перепачканную тиной и илом, затем нижние юбки, которые липли к ее ногам. Зеев подбежал к кровати, сдернул с нее покрывала и быстро принес их к очагу. Йосель тем временем насухо растирал ноги Рохели. Он пытался отвести глаза, но вновь, как и тогда в купальне, не смог не заметить той цветущей лужайки, что скрыта от взглядов посторонних. Двое мужчин быстро обернули ноги Рохели сухим бельем.

— Я сбегаю за лекарем, — сказал Зеев. — И добуду немного «живой воды», чтобы разогреть ей кровь.

Тут в комнату стали заходить женщины, которые видели, как Йосель бежал по Юденштадту, но не смогли за ним угнаться.

— Уходите, уходите, — Зеев поспешно выталкивал их обратно. — Ступайте домой.

И, резко захлопнув дверь, убежал, оставляя Йоселя и Рохель наедине друг с другом.

Йосель снял с Рохели плащ, который по-прежнему был завязан у нее на шее, развязал шнурки, крепившие ее корсаж, и отстегнул рукава. Теперь на ней осталась только сорочка, вся мокрая, он быстро стащил ее с Рохели через голову. Ее груди казались маленькими, когда она лежала на спине, зато соски цвели, как розы в конце лета, словно жили собственной жизнью. Йосель не мог отвести глаз. И тут Рохель вздохнула, и цветки закрылись, превратившись в розовые бутоны. Рохель открыла глаза, поморгала, затем огляделась. Она поняла, что лежит на полу у себя дома. И они с Йоселем совсем одни.

— Йосель.

Он держал ее голову у себя на коленях. А затем поднял Рохель, набросил ей на плечи покрывало и повернул лицом к себе. Взял полотенце и принялся растирать ее слипшиеся от тины волосы. Послюнил край полотенца и начал отчищать грязь. Волосы у нее были еще короче, чем у него, и стояли торчком по всей голове.

— Когда я была под водой, мне показалось, будто я увидела рыбу.

И тут Рохель вспомнила воду миквы, воду в голубом тазу, в котором, как она себе воображала, ее купала мама, все свои слезы за всю жизнь. Она барахталась под водой. Поверхность казалась далеко-далеко. Даже не задумываясь о том, что она делает, Рохель сбросила со своей груди покрывало. И Йосель не смог отвести взгляда. Он все смотрел и смотрел.

Тогда она взяла его за руки и потянула к себе.

— Вот так, — сказала Рохель, показывая ему, как ее гладить. Затем она закрыла глаза и запрокинула голову. Рот Йоселя последовал за его пальцами. Он стал целовать ее шею, плечи, груди, а затем и ее губы.

— Не останавливайся, никогда, никогда.

И вдруг Йосель резким движением набросил покрывало Рохели на грудь, а сам одним прыжком оказался в другом конце комнаты.

— Ты вернул ее к жизни. А я привел лекаря, — гудел Зеев, распахивая дверь. — И вот, посмотри.

Он поднял повыше кувшин сливовицы.

— Ах, жена, тебе уже лучше! Равви с нами пришел.

И не только равви. Следом за Зеевом вошли еврейский доктор, Перл и Йоханнес Кеплер, который нес на руках Карела. Освальд просунул морду в окно. А из-за Освальда нетерпеливо выглядывали женщины — из числа тех, что будто весь век живут у чужих окон.

— По-моему, она совсем неплохо выглядит, — заметила Перл, глядя на раскрасневшиеся щеки Рохели.

— Прикрой голову, жена, — приказал Зеев.

Перл ловко ухватила край покрывала и набросила Рохели на голову. Лекарь присел рядом на корточки, поставил на пол свой саквояж, приставил к груди Рохели какой-то инструмент в форме воронки и стал слушать, приложив ухо к узкому концу. Затем лекарь приложил ладонь к шее Рохели, приподнял ей веки, велел открыть рот и высунуть язык.