Сесиль. Стина (сборник) - Теодор Фонтане

Но, разумеется, его озабоченность квартирным вопросом не ограничивалась озоном и домашним покоем. Еще в большей мере она проявилась в той тщательности, с которой он отнесся к району проживания, остановив свой выбор на углу площади Цитена и Моренштрассе. По всей видимости, он считал этот угол крепостной стены ни больше ни меньше самым красивым местом в городе и постоянно ссорился из-за него со старым графом. Тот, со своей стороны, упорно предпочитал Беренштрассе, но всегда терпел поражение в возникающих по этому поводу спорах, поскольку находился в проигрышном положении, выдвигая голые легитимистские сантименты против неоспоримых фактов.

– Скажите мне, граф, положа руку на сердце, – заявлял Папагено с видом заведомого превосходства, – что вы нашли в этой Беренштрассе? Вот уже семь лет, как вы упираетесь взглядом в просвет этой узенькой Мауэрштрассе, откуда никогда не появляется ничего, разве что карета с какой-нибудь старой принцессой или еще более старой придворной дамой. Хорошо хоть, что экипажи закрыты. Говоря по чести, объект наблюдения не слишком привлекателен. А теперь сравните с этим угол моей Моренштрассе. Когда я выглядываю из окна, весь Берлин, как говорится, лежит у моих ног. Разве я преувеличиваю, утверждая это? Каждое утро я имею возможность первым делом приветствовать старину Цитена на его постаменте[205]. Конечно, он нравился мне больше, когда был еще белым, сиял на солнце, весь беломраморный, и мне подчас казалось, что он вот-вот заговорит со мной со своего пьедестала, как блаженной памяти Мемнон[206]. Увы, он уже тогда молчал, а с тех пор, как он стал бронзовым и оливковым, столько воды утекло, и все давно в прошлом – для него и для других. Как бы то ни было, старый Цитен вообще – только форпост на этом месте, а сколько еще великих за ним! Я каждый день вижу, как слева блестят гамаши старого маршала Анхальт-Дессау[207], а справа – древко знамени старого графа Шверина[208]. А может, это его меч? En arriere[209] моих генералов громоздятся министерства, и Плесс, и Борзиг[210], а если сильно высунуться из окна, то можно разглядеть ворота Радзивилла, а теперь и Бисмарка[211]. Меня так и пронзает чувство патриотизма: здесь Пруссия под Старым Фрицем[212], там – Пруссия под железным канцлером.

Барон Папагено обожал разглагольствовать в этом духе и цитировать в заключение «Поликратов перстень». Впрочем, его знание сей баллады, как и многих других, исчерпывалось первой строкой.

Сегодня барон снова глядел в окно, но не в то, что выходило на площадь Цитена, а в то, откуда была видна Моренштрассе. Он наблюдал за воробьями, сидящими прямо напротив него на водосточном желобе. Их непрерывное чириканье, подскоки и последующее возмущенное хлопанье крыльями свидетельствовали об экстравагантностях упорядоченной, а быть может и неупорядоченной, семейной жизни. Барон как раз размышлял о том, не приобрести ли ему (из морально-педагогических соображений) духовую трубку, стреляющую глиняными шариками, дабы привнести некоторую аскезу в распущенные нравы воробьев, когда в прихожей раздался звонок. Собственно говоря, в это время его экономка должна была еще быть дома, поэтому он спокойно оставался на своем наблюдательном посту, пока многократно повторенные звонки не побудили его взглянуть, в чем дело.

Барон, ожидавший почтальона, был немало изумлен, увидев вместо него молодого графа.

– Ах, Вальдемар! Добро пожаловать! Как времена-то изменились! И молодежь вместе с ними! В ваши годы я спал до одиннадцати, а вы уже на ногах, при сапогах и шпорах, и уже наносите визиты. Прошу, прошу, позвольте ваш плащ. Пренебрегаете моими услугами? Тоже неплохо. Старинное правило: «Мужчина все делает сам» имеет свои преимущества. На эту вешалку, пожалуйста. Позвольте, я пройду вперед. Прошу за мной. Окно закроем?

– Я думаю, – сказал юный граф, – оставим как есть.

– Хорошо. Или даже тем лучше. Свежий воздух – первое дело. Я тут предавался естественно-историческим наблюдениям, изучая любовную жизнь семейства воробьев, обитающих вон там, в водосточном желобе. Нет ничего интереснее таких наблюдений. А почему? Потому что из животного мира мы можем извлечь самые интригующие параллели нашей собственной жизни. Поверьте мне, Вальдемар, нет большей ошибки, чем представление о homo[213] как о какой-то особой породе живых существ.

Юный граф согласно кивнул. Однако старый барон, которого ничуть не волновало согласие или сомнение собеседника, продолжал в характерном для него игриво-покровительственном тоне.

– Взгляните на воробьев, Вальдемар! Я их обожаю. У каждого возраста есть свои пристрастия, и воробьи – отнюдь не самое худшее из них. Правда, мои любимчики некрасивы, но и не привередливы, по сути, ни в чем. Напротив, они со всеми запанибрата, но и всегда забавны, а для меня это решает дело. Ибо большинство животных (снова проведем аналогию с высшими видами) ужасно скучны, в том числе и те, которые считаются предпочтительными, я бы даже сказал, привилегированными. Возьмите, к примеру, петуха. Он воображает о себе Бог весть что, а на самом-то деле просто фат. Кроме своей непременной обязанности, о которой мне не хотелось бы говорить в столь ранний час, что еще он делает? Ровно ничего. Летом он дежурит с трех часов утра. Но по мне этого мало. А теперь сравните с ним воробья. Воробей всегда в хорошем настроении, разговорчив, весел. Он повсюду сует свой нос, все хочет знать, все желает иметь – истинный пруссак в мировой истории птиц… Но я заболтался, воробьи – мой конек, хоть и немного странный. Да вы садитесь, прошу вас… Сигареты? Или утренний коньяк?

И он суетливо забегал по комнате, чтобы поставить перед молодым графом сначала шкатулку с сигаретами, потом пепельницу и спички. Наконец он угомонился и сел напротив своего гостя, дружески глядя на него серыми глазами, которые так легкомысленно взирали на мир.

– У меня, – начал гость, – есть к вам одно довольно трудное дело…

– Значит, денежное, – перебил его Папагено, криво усмехнувшись, потому что его финансовое положение было отнюдь не блестящим.

– Нет, не это, дорогой барон. Речь идет скорее о делах сердечных и сословных. Короче говоря, я собираюсь жениться.

– А, charmant. Женитьба. Право, я даже не знаю, дорогой Вальдемар, какую более приятную весть вы могли бы мне сообщить. Я упустил свой шанс и прозябаю в роли закоренелого старого холостяка. Но когда я слышу, что кто-то рискует вступить в брак, меня охватывает острая зависть, и я не слышу ничего, кроме свадебного органа и танцевальной музыки, и не вижу ничего, кроме букетов и белых атласных туфелек. Обожаю атласные туфельки чуть ли не больше, чем воробьев. Из всех печей вынимаются пироги, а по вечерам из парка в иссиня-черное небо взлетают ракеты, а самое интересное, что в трактире я не замечаю ничего, кроме пышных юбок, передников и ажурных чулок.

– Моя свадьба, дорогой барон, если она вообще состоится, пройдет намного скромнее. Я выбирал не между графинями, и с нашей точки зрения, спустился на уровень ниже.

– Но и это имеет свои преимущества. Юная буржуазка?

– Нет, барон. Еще на ступень ниже. Я намерен (при условии, что девушка даст согласие) обручиться со Стиной, сестрой вдовы Питтельков.

Барон вскочил со стула. Но быстро взял себя в руки и снова сел.

– У вас, вероятно, были на то свои причины, – сказал он. – Кроме того, я знаю сотни случаев, уж не говоря о личном опыте, когда бог Амур потакал своим прихотям, допуская разные нелепости и неувязки. Я бы даже сказал, что он вообще любитель исключений. Но что скажет ваш дядя? Ваша семья?

– Вот из-за этого, барон, я и пришел к вам. Просить согласия у моей семьи бесполезно, не стоит и пытаться. Я уважаю общепринятые взгляды. Но можно оказаться в ситуации, когда ты фактически действуешь вопреки тому, что сам считаешь совершенно правильным. Вот я и оказался в такой ситуации. Моя семья никогда не одобрит подобного шага, не захочет и не сможет его одобрить, но она могла бы смириться с ним, простить его. И я хотел бы получить это прощение, ничего больше. Я не жду от семьи добрых слов, но, если уж на то пошло, не хочу слышать и слов обидных. Мне достаточно уверенности в некотором участии, ведь, по большому счету, в нем всегда таится остаток любви. И чтобы добиться этого участия, мне необходим адвокат. Как вы полагаете, будет ли дядя столь великодушен, чтобы стать моим защитником? Он слывет человеком гордым и даже высокомерным, но, с другой стороны, я видел его в ситуациях, прямо противоположных. Вы знаете, господин барон, какие ситуации я имею в виду. А теперь скажите, чего мне ждать от дяди? Если вы полагаете, что произойдет бурная сцена, и я столкнусь с грубостью и, может быть, даже с оскорблениями, то я заведомо откажусь от попытки сделать его своим защитником перед моими родителями.

Барон, не глядя на него, почесывал и подкручивал свою седую, слегка запущенную эспаньолку. Сообразив, наконец, что поневоле придется что-то сказать, он откинулся в своем кресле-качалке и уставился в потолок с тем же видом, с каким только что смотрел в пол.