Готика белого отребья III - Эдвард Ли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прежде чем он успел возразить, они оба вздрогнули от неожиданности, услышав свист Чарити. Громкие, пронзительные звуки вырвались наружу; она свистела, засунув два пальца в рот, знаете, как это делают мальчики (подвиг, который этот автор никогда не мог совершить в детстве, и, конечно, теперь я так охренел, что даже не помню существ, мальчиков!)
Раздалось еще несколько пронзительных свистов, а затем Чарити закричала во всю глотку:
- Толстолоб! Я здесь, так что приди и забери меня! Я знаю, что ты хочешь меня! Я знаю, ты не можешь смириться с тем, что я все еще жива! Так что теперь у тебя есть шанс! Приди и убей меня, брат!
Высота и громкость речи Чарити были почти как у трубы, и вслед за этим раздалось эхо, которое, должно быть, разнеслось на многие мили.
Затем наступила тишина.
Потом прошло какое-то время. Сколько? Кто знает? В какой-то момент Писатель и Сноуи уселись в зарослях ежевики за огромным дубом. Оба явно нервничали – мало кто бы не нервничал – и оба не сводили глаз с силуэта Чарити, расхаживающей взад-вперед по крыше аббатства. Писатель подумал о металлической утке в старом карнавальном тире, туда-сюда, туда-сюда.
В конце концов Сноуи прижалась к нему и заснула. Ее голые ноги лежали неподвижно и были раздвинуты, и в совершенно ненужном и откровенно сексистском наблюдении, которое не имеет законного места в романе, Писатель обнаружил, что заинтригован этим образом ее раздвинутых ног, ее лобка и бесцветного пучка лобковых волос, сияющих, как серебро, в лунном свете. Моне мог бы написать такой образ, Ван Гог тоже. Воображение их переосмыслений приводило его в трепет.
Однако, несмотря на всю серьезность ситуации (и очень похожей на неназванного главного героя в «Затаенном страхе» Лавкрафта), Писатель также обнаружил, что изо всех сил пытается не заснуть. Еще раз убедившись в том, как важно сохранять бдительность, он задремал и обнаружил, что восхитительно плывет в колыбели сна о зеленых холмах и лугах, нежном голубом небе и мириадах кроликов, прыгающих и поедающих траву. «Это просто прелестные маленькие штучки!» - думал Писатель во сне.
А теперь вот что я украду у Лавкрафта, потому что я уверен, что он не будет возражать, пока покоится с миром.
Сон о кроликах оборвался, и именно из призрачного хаоса выскочил разум Писателя, когда ночь наполнилась воплями, превосходящими все его прежние переживания и воображение, ибо в этом вопле самая глубокая душа человеческого страха и агонии безнадежно и безумно вцепилась в черные врата забвения. Он пробудился к безумию и насмешке над дьявольщиной, по мере того как все дальше и дальше в мыслимых горизонтах отступала и отражалась эта фобическая и кристаллическая тоска.
Спасибо, мистер Лавкрафт!
Наконец, придя в себя, Писатель узнал только пустое место рядом с собой, которое должно было быть занято обнаженной ниже пояса и большегрудой Сноуи. Еще более отвратительные вопли кружились вокруг его головы, как вороны вокруг мертвой добычи. Адреналин пробился сквозь его полусонное замешательство, а также высокий крик Чарити, раздававшийся с крыши:
- Просыпайся, придурок! Он убьет ее!
Именно тогда Писатель вернулся к полному, содрогающемуся бодрствованию, и он поднял глаза, чтобы увидеть, как кричащую Сноуи месят, как тесто, две нечеловечески большие руки. Сопротивляться изо всех сил оказалось на сто процентов бесполезно, когда эти гигантские руки медленно и даже дразняще расположили ее обнаженную промежность (которая обильно опорожняла мочу) над зубцом эрекции длиной в два фута, покрытой змееподобными венами и драпированной ужасающей крайней плотью.
Конечно, обе руки принадлежали Толстолобу, что сразу же подтвердило мысль Писателя. Хотя он уже видел его в некотором смысле, видя его сейчас, вот так, готового разорвать Сноуи своим чудовищным членом, это добавляло новое измерение к ситуации, измерение неисчислимого, невообразимого и совершенно беспомощного ужаса. Что-то в сознании Писателя не позволяло ему воспринять видение сразу; вместо этого разрешалось лишь мельком взглянуть на огромную уродливую голову Толстолоба, один глаз размером с бейсбольный мяч, а другой размером с мрамор, теперь полностью отросший. Восемь футов ростом, девять? Какое это имело значение? Это была масса бледной, похожей на слизняка, кожи, серовато-коричневой с болезненными темно-желтыми пятнами. Может быть, ширина плеч этого существа действительно составляла пять футов, или ужас всего этого лишь усилил и без того опустошенное воображение Писателя? Мышцы, казалось, росли поверх других мышц, и все они изгибались под полосами кожи, которая блестела, словно смазанная маслом.
- Не стой там просто так! - крикнула Чарити. - Используй свой пистолет! Целься ему в глаза!
«Да! Да! - подумал Писатель. - Я должен что-то сделать...» И в одну слепую секунду он поднял револьвер Уэбли, и еще в одну слепую секунду…
БАХ!
… Толстолоб выбил его у него из рук.
Теперь Писатель попытался встать полностью прямо, но не смог из-за почти физической силы явного зловония Толстолоба. Никакое количество или качество прилагательных не могло бы передать вам ни мощи, ни стойкости его действия, и даже самые прекрасные лавкрафтовские наречия не могли бы изменить эти прилагательные таким образом, чтобы вы действительно овладели их природой. Писателя, конечно, тошнило, как от удушья, а глаза слезились от аммиачного компонента запаха потустороннего тела чудовища.
К тому времени Сноуи потеряла сознание, и ее машинные крики прекратились, так что она повисла на руках Толстолоба, как полуголая тряпичная кукла. Было ясно, что Толстолоб знал, что Писатель наблюдает за ним; он продолжал смотреть на него сверху вниз своим огромным глазищем цвета сырых устриц, а огромный, набитый клыками рот хитро улыбался. Затем зверь сделал широкий шаг вперед, который вывел его в лунный свет и осветил сцену четким силуэтом. Конечно, чудовище готовилось изнасиловать Сноуи с нарочитой медлительностью, и все ради того, чтобы оттянуть ужас Писателя.
«Он собирается трахнуть ее своим членом, и я ничем не могу ей помочь!» - Понял он. Он слабо пошарил по земле, надеясь найти пистолет и спасти положение в последнюю секунду, но пистолет был так же потерян, как и все остальные его надежды и мечты. И точно так же, как Толстолоб воткнет свой немыслимый член во влагалище Сноуи и тем самым разгромит ее внутренности и разорвет ее органы …
Четкий, залитый лунным светом силуэт Толстолоба и его жертвы исчез, заслоненный гораздо большей тенью чего-то, стоящего позади Толстолоба.
В этот момент реальность столкнулась с фантасмагорией, и совершенно невозможно было, чтобы образовался совершенный союз. Это было похоже на движущийся линолеум или кошмарный фильм немецкого режиссера-экспрессиониста. По мере того, как эта большая тень
