Тень воина - Александр Прозоров

Половцы с радостным гиканьем затевали новую атаку.

Одинец вернулся с Багряной Челкой минут через двадцать, пристроился рядом:

— А это правда, что дядя Лабута сказывал?

— О чем?

— Ну, что у половцев стрелы кончились, и теперь они пускать токмо изредка станут?

Олег вздохнул, помолчал, думая о том, стоит ли открывать мальчишке глаза, потом решился:

— Видишь, вдалеке конница половецкая идет?

— Да, дядя Олег.

— Идет спокойно, не торопясь. Отдыхает, можно сказать. А мы с сотоварищами весь день то в их сторону скачем, то обоз нагоняем, потом опять от малой силы половецкой избавляемся, потом опять нагоняем. У нас, Одинец, этак к сумеркам сил не останется ложку держать, не то что сечу серьезную вынести. Да и лошади все запыхаются. Так что не стрелы они берегут. Они нас выматывают, чтобы к вечеру главной силой и прихлопнуть.

— А что делать, дядя Олег?

Это был серьезный вопрос — что делать? Рассчитывать на уставших не менее его самого охотников смысла нет. К сумеркам они не то что сопротивляться — они смерть с радостью примут, только бы покой обрести. Магию использовать, чтобы отвести глаза от такого огромного сборища людей и добра, — тоже тяжеловато. К тому же Ворон предупреждал, что в степи — своя магия, и особо учеников ей не учил. А может — сам знал не лучшим образом. Предупреждал только, что в степях ни в коем случае не стоит беспокоить Белого змея, хранителя безлесых угодий.

— Захара мне найди, Одинец. Немедленно!

Старший из суравских охотников примчался через полминуты — судя по тому, то у его плеча кольца брони расползлись и снизу выпирала сложенная тряпица, мужику уже досталось от настырных степных стрелков.

— Что скажешь, воевода? — с хрипотцой спросил он. — Придумал чего, али в последний путь готовиться присоветуешь?

— Слово я знаю нехорошее, Захар, — скинув рукавицу, отер лицо ведун. — Сорок сороков бед на нашу проклятую голову.

— Нешто нам этой напасти мало? — указал в сторону половцев, готовящих новую атаку, старшой.

— Так ведь степь одна, Захар…

— То верно… колдун, — кивнул мужик.

— Волосы мне нужны и слезы. Того, кто на этой земле родился. И огонь открытый.

— Ну, волосы у пленницы любой срезать можно. И слезы… Токмо куда я их соберу?

— На тряпицу любую, — облизнул пересохшие губы Олег. — Пусть в начале обоза огонь кто запалит. Одинца послать не могу. Он, сам видишь, ныне однорукий. Как огонь, волосы и слезы приготовишь, за мной посылай. Авось, успею, пока рать мимо не пройдет.

— Попробую, воевода, — вздохнул мужик. — Ныне на тебя вся надежа.

— Коли половцы прорвутся, как я одной лапой отбиваться-то стану? — вдруг высказался мальчишка. — Да еще левой!

— А каково бабам нашим приходится, коли нам их защитить не удается? — покосился на него Олег. — Нам хорошо: сгинули, коли слабы оказались, в сече — и никаких печалей. А им терпеть. Вот и побудь маленько в их шкуре. Вкуси, так сказать, разницу.

— Я же не баба, дядя Олег! — обиделся паренек.

— Ну и что? Всё равно знать нужно разницу между тем, что значит умереть с честью или победить любой ценой.

— А в чем разница?

— Чаще всего — это одно и то же. Но иногда можно выбирать. Держи Челку, знаменосец. Половцы идут…

И уже в который раз русские ратники, опустив рогатины, ринулись в контратаку — и в который раз степняки, рассыпавшись, метнули стрелы и пустились наутек. Охотники натянули поводья — но из их строя выбежали сразу два коня, помчались в степь. Один из воинов выпал из седла — другой так и остался, понурив голову, раскачиваться на своем скакуне.

— Есть выбор, — пробормотал себе под нос Середин. — Или сгинуть в честном бою и не увидеть, как добро наше грабят, раненых режут да девок обратно в рабство тащат. Или пропасть всем вместе, ни на какие милости от врага не надеясь. Что скажешь, Одинец?

— Плечо, дядя Олег. Плечо.

Стрела с граненым бронебойным наконечником вошла мальчишке опять же под правую ключицу и высунула окровавленное острие у него из спины.

— Да что же ты, бедолага… — оглянувшись на половцев, ведун обломил стрелу, ухватил наконечник под древко, дернул вперед, освобождая рану: — Скажи что-нибудь, Одинец! Ну же, скажи!

— Я умру, да?

— А чего-нибудь повеселее придумать не можешь?

— Мы все умрем…

— Только не от этой раны… — пообещал Середин и, хлопнув его коня по крупу, чтобы перевести на рысь, поскакал следом к обозу.

Голос мальчишки не изменился, кровавой пены на губах не появлялось — значит, легкие не пробиты. Заражения в такую холодрыгу тоже можно не опасаться. Значит, и эта рана обойдется, лишь шрам на память останется.

— Дядя Олег, а почему крови нет совсем? — забеспокоился вдруг Одинец. — Ведь у живого она литься должна, правда?

— У тебя под кольчугой рубаха и толстенный поддоспешник, — напомнил ведун, — они всё и впитывают. Вот только новые потом шить придется. Не отмоешь.

— Зачем? Мы ведь всё равно погибнем.

— А ты что, собирался жить вечно? — не выдержал Середин. — Мы все за Калинов мост уйдем, от прекрасной Мары никто не спрячется. Ты хотел повоевать? На войне умирают, Одинец. Ты забыл, зачем мы пришли в эту степь? Мы пришли, чтобы отомстить за деревни разоренные, за погибших и искалеченных. Мы добились того, чего хотели. Нет больше кочевья, что дорогу к нам решило проторить. Нет больше тех, кто над девками нашими надругался да детей баловства ради передушил. Некому больше к деревням русским соваться. А коли еще кто за добычей на Русь соберется, тот отныне про кочевье хана Биняка вспоминать станет. Да думать — не найти ли жертву попроще? Так что, чего мы хотели, Одинец, — мы сделали. Какая теперь разница, останемся мы живы или нет? Чуть раньше, чуть позже. Через полста лет никого из нас не станет всё равно.

— Я тоды за тобой мчался, дядя Олег, — отчего-то вспомнил Одинец. — С Челкой Багряной. Ты двух половцев срубил, да сам из седла вылетел. А другой половец на меня мечом махнул. Но я Челку подставил, да сам его мечом ткнул. Он и свалился. Потом я с другим биться начал, но на правую сторону несподручно бить было, он меня по плечу и стукнул. А потом в ухо краем шита попали, я и обеспамятовал.

— Тяжело в сече знаменосцам, — ответил ведун. — Оттого их самыми храбрыми и считают.

— Не хочу, чтобы меня, как хряка, закололи, дядя Олег. Я биться хочу!

— Тогда перестань думать о смерти. Биться только живые умеют, не мертвые… — Ведун привстал на стременах, разглядев впереди Захара, призывно машущего рукой. — Кажется, пора. За мной, Одинец. Пусть невольницы перевязку сделают. — Олег углядел рядом старшего от Кшени, громко окликнул: — Кожемяка, за главного остаешься! Мне тут дело одно надобно сотворить…

— Вот… — передал старший Олегу обрывок серой влажной тряпки, в которую была завернута прядь волос. — От половчанки одной. Она в кочевье родилась, это я точно проведал. А костер Зырянка впереди разводит. Мальчишка, что в невольники летом попался. Может, уже и запалил. Еще чего надобно?

— Как всегда, перо и полынь. Но это у меня с собой в запасе есть… — Как старший заставил несчастную половчанку плакать, Олег спрашивать не стал. — Одинец мой стрелу поймал. Перевяжете?

— Это мы сделаем, — кивнул Захар. — А ты свое дело твори, бо сил скоро не останется половцев держать.

Середин пришпорил гнедую, обгоняя арбы и отары и выглядывая впереди заветный дымок.

Увы, дымка не было. Мальчишка в широком ватном халате, снятом с кого-то из половцев, и в шапке настольно огромной, что мог, наверное, свернуться в ней целиком, сидел на корточках возле сложенных шалашиком поленьев и старательно дул куда-то под них. Но пока без особого эффекта.

— Ну, что?! — спешился рядом Олег.

— Сырое всё, дяденька, сырое, — заскулил тот. — Снег везде, холодно. Трут не тлеет, щепа не горит.

— Дуй! А то совсем погаснет.

Ведун взял крайнее полешко, начал строгать ножом, подбрасывая мальчишке растопку. Тот совал стружку под поленья, пыхтел, как кузнечные меха. Над дровами появился слабенький серый дымок.

— Счас, счас, — испуганно пообещал мальчишка — и дымок тут же пропал.

— Дуй, не отвлекайся!

Мимо одна за другой прокатывались повозки, утаптывали снег крохотными ножками пухлые овечки. Еще немного, и половцы покажутся — а огня всё еще не было. Хотя… Мальчишка облегченно отвалился в сторону, дыша так тяжело, словно целый час провел без воздуха, а сквозь щели между поленьями ослепительной желтизной замигали огненные языки.

— Всё, беги. — Олег снял из-за спины щит, кинул на землю, сел сверху. Ожидая, пока костер разгорится, раскрыл сумку с травами, поставил рядом, сосредоточился, перебирая заученные заговоры и заклинания.

Неподалеку послышались выкрики, залихватский посвист. Это означало, что ждать больше нельзя — обоз вот-вот пройдет мимо.