Подробности войны - Максим Коробейников

Подходя к лесу, увидел подразделение, занимающееся боевой подготовкой. Солдаты в полушубках и валенках во главе с молоденьким лейтенантом отрабатывали строевой шаг. Командир вскрикивал пронзительно и звонко, любуясь собой:

- Р-раз! Р-раз! Потом:

- Р-рота-а, стой! Вольно! И снова:

- Сир-рно! Ша-а-агом марш! Р-раз! Р-раз!

Кто похитрее и поопытнее из солдат, тот выбрал себе для тепла длинный, с завернутыми рукавами полушубок, кто поглупее, тот короткий, чтобы выглядеть получше. Лейтенанта, тоже в коротком, выше колен, полушубке и перчатках, я про себя похвалил за молодцеватость, но тут же и пожалел: видно, в боях он еще не был.

Поднявшись на насыпь, я увидел среди деревьев маленькие рубленые домики. Мимо прошел офицерский строй. Кто-то выкрикнул:

- Здорово, Перелазов!

Я старался увидеть в уходящем строю знакомых, но подполковник, который вел строй, прикрикнул:

- Р-разговорчики!

Домик политотдела я нашел быстро.

Войдя и встретив подполковника Ульянова, который выдавал мне в августе прошлого года кандидатскую карточку, я словно очнулся и посмотрел на себя как бы со стороны. Грязный, мокрый, в затасканном полушубке, я остановился у дверей и увидел, как на чистый пол каплет с одежды грязная вода. Подполковник Ульянов встал. Я доложил ему, что явился для получения партийного билета. Потом добавил:

- Извините, я тут у вас наследил.

- Вы прямо с высот? - спросил Ульянов.

- Так точно, - ответил я.

В комнате стояло несколько офицеров. Все посмотрели на меня с удивлением и по-особому уважительно. На их лицах можно было прочитать: "Надо же откуда!"

Подполковник подошел, поздоровался за руку и спросил:

- Как добрались?

- Нормально.

- Пешком?

Я кивнул.

- А что, комбат лошади не мог дать?

- Я не просил. Одна на весь батальон осталась. Убьют еще.

Ульянов усмехнулся:

- Так что, лошадь дороже человека?

Потом предложил:

- Раздевайтесь!

Я еле стянул полушубок. Подполковник кивнул вопросительно на полушубок, я объяснил:

- Под обстрел попал. Пришлось в яму с водой залезть.

Ульянов распорядился:

- Кто там у нас свободный? Высушите, пожалуйста, полушубок.

Из другой комнаты выскочил солдат и осторожно, чтобы не испачкать обмундирование, на вытянутых руках унес полушубок с собой.

Тогда Ульянов снова распорядился:

- Пригласите фотографа.

Мне казалось странно и непривычно, что подполковник всем говорит "вы" и распоряжения отдает вежливо, деликатно, будто просит об одолжении. Вошел фотограф, высокий носатый солдат, и, взглянув на меня, возмутился:

- Да как же его фотографировать, Петр Васильевич?

- Как есть, - спокойно ответил подполковник.

- Так что же это за карточка будет? - спросил фотограф недовольно,

- Фотография боевого командира, вот что будет,- снова так же спокойно ответил Ульянов.

Признаться, я в душе был на стороне фотографа. Поглядевшись в зеркало, которое висело у входа, я затосковал. Все лицо облеплено корками спекшейся крови пополам с землей. Над левой бровью толстая лепешка закрывает полглаза. Ниже и левее носа - широкий шрам, затянутый иссиня-бурой молодой, только что народившейся и потому особенно страшной и неприятной кожей. Нижняя губа рассечена и закрыта темно-коричневой грязной коростой. Полмесяца назад я был ранен - три осколка на излете ударили по лицу, рассекли бровь и губу и выбили зуб.

"Такую фотографию, - подумал я, - приклеят к партийному билету и скрепят печатью на всю жизнь". Было отчего загрустить.

Но фотограф дорожил своим местом. Он усадил меня на стул, сзади на стену прибил простынь, навел аппарат, несколько раз подошел. Сначала поправил положение головы и пригладил буйные волосы, отвыкшие от расчески и торчавшие в разные стороны. Потом потрогал "Отечественную войну" и "За отвагу", висевшие на муаровых ленточках на правой и левой стороне груди. Отошел, прицелился и несколько раз щелкнул затвором.

Подполковник Ульянов предложил отдохнуть. В темной комнате стояла кровать дежурного. Я как только разделся и лег, так сразу заснул. Меня разбудили часов в пять.

- Вставай, - кто-то легонько встряхнул меня, - сейчас вызовут.

У кровати стояли сухие валенки и висело высушенное обмундирование.

За столом сидели подполковник Ульянов и два офицера, которых я не знал.

Петр Васильевич вручил мне партбилет, поздравил меня и сказал:

- Вы сегодня стали членом ВКП(б). Поздравляю вас и радуюсь. С такими коммунистами мы непобедимы. Советский народ, может гордиться такими воинами. А дивизия наша гордится вами, кто сейчас на высотах.

Я стоял, слушал комиссара и рассматривал партбилет.

- А фотографии своей не стыдитесь. Когда наши люди видят такое украшение на лице воина, они, конечно, понимают, что это следы войны, которая выбрала вас и отметила на всю жизнь. Это славные отметки.

Подполковник посадил меня напротив, а майор, совсем-совсем молодой, спросил:

- Ну как, товарищ капитан, не отдадим врагу высоты?

Я усмехнулся и спросил:

- Что это мы будем отдавать? Для этого разве брали?!

Мне показалось, что майор смутился и покраснел. Ему стало совестно, что ли: он, такой чистый, аккуратный, на вид не мятый и не обстрелянный, спрашивает меня, который только что пришел оттуда, устою ли я, хватит ли у меня мужества и стойкости.

Но подполковник Ульянов сказал:

- Вы не обижайтесь, товарищ Перелазов. У нас нет никаких сомнений, но есть озабоченность, и вы должны понимать. Уж больно важная высота. Сдать ее - значит все начинать сначала.

- Будьте спокойны, не подведем, - сказал я.

Подполковник Ульянов распорядился покормить меня в офицерской столовой и отвезти на высоту.

Под вечер ездовой подкатил к политотделу на санках и доложил подполковнику Ульянову. Я надел теплый и сухой полушубок, задорно сдвинул набекрень шапку, подпоясался ремнем с портупеей, на которой держался пистолет в кобуре, подтянулся так, что перехватило дыхание, и спросил разрешения убыть. Подполковник Ульянов обнял меня. Я вышел, браво откозыряв. Даже самому себе я показался, знаете, таким здоровым и сильным, обветренным и обстрелянным ротным, облеченным неограниченной властью и легко несущим ответственность за жизни сотни людей, - как прежде, готовым к смерти и бессмертной славе.

Я уселся в передок и, убедившись, что ездовой знает дорогу на высоту, уткнулся в воротник полушубка, сразу задремал и не заметил, когда уснул. Во сне я увидел себя совсем маленьким. Всей семьей - отец, мать, бабушка, три брата, сестра и я - мы едем в голодный год в гости к маминой сестре, тетке Анне, на Кленовое, в двадцати верстах от нашей деревни. Предстоит праздник и угощение. Я млею от будущей радости, а отец то и дело покрикивает на лошадь, которой тяжело везти такую ораву по занесенной снегом дороге: