Подробности войны - Максим Коробейников

- Рядовой Голубев.

- Откуда?

- Из армейского зенитно-артиллерийского полка.

- Бегом! - скомандовал я.

Мы быстро проскочили обстрелянный участок и перешли на шаг, оказавшись на нетронутой дороге.

- Как ты здесь очутился? - спросил я.

- Друг у меня тут в штабе дивизии, к нему ходил. Начальство на день отпустило. Вот я где пешком, где на попутных. Повидался, однако...

Отдышавшись, солдат попросил:

- Покурить не найдется?

Я дал папироску. Он вытащил "катюшу", прикурил и начал глубоко затягиваться.

- Ну здорово напугался?! - усмехнувшись, спросил я.

- А вам не страшно, товарищ капитан?

- Нет.

- Неужели не страшно?

- Ну ты же видишь!

- А вы с самих высот?

- Да.

- Там-то страшно небось?

- А ты сходи, попробуй.

- Дак ведь каждый на своем месте...

- Выходит, твой друг - здесь, а ты - там? У каждого - свое место?

- Так ведь он писарем в штабе!

- Тоже, значит, окопался?

Мы пошли не спеша. Долго молчали. Но солдату, видимо, хотелось поговорить. Это с каждым бывает когда беда минует.

- Так я прихожу к нему, - начал он о своем друге, - а он списки на убитых составляет. "Вот, - говорит, - вчера прибыли. Не успели, поди, по разу выстрелить, а уже утром на них похоронки пошлем, из списков вычеркнем, со всех видов довольствия снимем".

Я молчал: для меня это дело привычное, артиллерист продолжал, заметно успокоившись:

- В артиллерии, конечно, потерь меньше. В дивизионе есть люди, которые с первого дня воюют. Но и у нас тоже каждому - своя судьба. К примеру, пришел к нам один сержант после ранения, головастый такой. Его дураки какие-то из госпиталя в пехоту направили. Так он еле ушел оттуда. Не отпускают в артиллерию - и все! Еле упросил.

Пришел к нам радостный, будто домой насовсем вернулся. А на следующий день самолеты налетели, прямое попадание в окоп. Он один там был. По кускам разнесло. Добро бы налет был большой. А то так себе, может, десяток и бросили-то всего... Одна попала - и та в него. А останься в пехоте, может, и не убило бы... Видно, доля такая!

- Сам виноват, - объяснил я, - нечего было с места на место мотаться. Куда поставили, там и стой.

Обстрелянный участок остался у нас уже далеко позади, поэтому мы шли, ничего плохого не ожидая. Седая щетина солдата раздражала меня, я спросил по-командирски:

- А что ж ты оброс, артиллерист?

- Дак вот, видите, два дня не брился всего, - пытался оправдаться он.

- Не оправдание, - сказал я. - У меня на высоте солдаты бреются ежедневно.

- Так те помоложе, наверное, - продолжал оправдываться солдат.

- А те, кто помоложе, так тому и брить еще нечего. И вдруг прямо перед нами поднялся взрыв. Я отпрыгнул в сторону за сугроб. Солдат упал. Когда утихло, он попытался подняться, но не смог, схватился за живот и крикнул:

- Товарищ капитан!

- Что с тобой?

- Горячо, - прошептал он, - кажись, попало что-то.

И в голосе его я почувствовал одновременно удивление, страх и начинающиеся страдания, как это обычно бывает в таких случаях.

- А ну-ка...

Я отвел его руки в стороны и увидел рваную рану на животе. Шинель вокруг пропиталась кровью; солдат пытался сесть, но потом снова лег на бок, с напряжением закрыл глаза (на это только хватило сил), подтянул под себя ноги, скорчился от боли и начал с хрипом дышать.

- 3-зябну-у... - с трудом протянул он, что-то еще хотел сказать, но не успел.

Впереди снова неожиданно грохнули разрывы. Самый ближний, совсем рядом, оглушил меня, и я скатился с дороги в яму. Меня обожгло ледяной водой, и я хотел уже выскочить наверх, когда новый взрыв присыпал меня землей и выбросил на чистый снег.

Я отполз в сторону, вскочил и побежал. Потом упал и, услышав новое поскрипывание подлетающих снарядов, влез в сугроб. Взрывы подняли землю, но это уже было не так страшно: рвалось где-то сзади и значительно правее.

Больше стрельбы не было. Выждав недолго, я поднялся и, подойдя к дороге, увидел, что там, где лежал артиллерист, теперь уже была воронка, а вокруг нее разбросано все, что от него осталось.

Сколько раз до сих пор я видел смерть и всегда легко отделывался от минутного испуга. А тут страх будто схватил меня за горло. Кровь прилила в голову, сердце бешено заколотилось, руки начали трястись, озноб охватил тело. Но я заставил себя собраться и бросился от этого места, норовя скорее убраться, пока жив, пока новые снаряды не ударят и не разорвут в клочья.

Я долго и тяжело бежал. Ноги стали будто чужие, а внутри все горело. Обессилев, остановился, потрогал сердце и с ужасом заметил, что оно вдруг захолодело, словно на него кто-то положил камень. Страшнее всего было то, что я опять один. "Убьют, - подумал я с тоской, - и никто не узнает". Домой пришлют похоронку, в ней будет написано: "Пропал без вести". Обидно то, что в этом все увидят что-то жалкое, нечестное и достойное осуждения. Сжавшись от холода, закрыв глаза рукавицами, я дрожал и скулил, как собака, попавшая под колесо. Пошел снег. Он попал за воротник, подлетел к лицу, пощекотал нос. Я пришел в себя.

- Ну что нюни распустил? - спросил я себя, и показалось, что кто-то другой произнес эти строгие слова.

Я двинулся и чем дальше шел, тем свободнее начинал дышать, отогреваясь с каждым шагом. Собственное поведение показалось мне странным и постыдным.

Вскоре снег перестал. Сначала я услышал поскрипывание саней и фырканье лошади, а потом различил, что в санях два пожилых солдата.

Поравнявшись со мной, они остановились.

- А скажи-ко, дорогой товарищ, - спросили меня из саней, - в шестнадцатый правильно едем?

- Верно, - ответил я.

- А покурить не найдется?

Я порылся в карманах ватных брюк, нашел пачку и протянул.

- Как там? - спросил один.

- Все в порядке, - ответил я.

- А мы вот доппайки везем.

- Значит, будем есть, - повеселел я. - Только вы держите на эту горку, - показал я солдатам свою высоту, - тогда не собьетесь.

- Ну, с богом, - сказали мне.

- Бывайте, - ответил я и предупредил: - Тут один участок простреливается, так вы его побыстрее.

- А что это ты в воде-то весь?

- Провалился в яму...

- Ишь ты... Может, подвезти? А то простудишься?

- Да нет, мне недалеко.

- Ну смотри. А то бы подвезли.

Я выпрямился и, стараясь поскорее согреться, бодро пошел скорым шагом. Солдаты еще какое-то время не трогали с места, а смотрели на меня. Один что-то сказал, другой спросил:

- Что ты говоришь-то?

Тот ответил громче, чтобы его глуховатый спутник мог услышать:

- Герой, говорю! Вишь, один идет и ничего не боится!

- Больно бравый... - заключил тот, кто плохо слышал. - Небось средний командир...

Страшно хотелось послушать, что еще они будут говорить обо мне.