Волчье кладбище - Тони Бранто

– Для чего? – хмуро спросил Дарт.

– Мне… это… не по душе там обитать.

– Где?

– Ну, в комнате своей. Это ведь теперь комната мертвеца, – промямлил Гарри.

Дарт поморщил лоб.

– Не думал, Гарри, что тебя подобное может пронять. Твоя комната – самая большая, лучшая во всём правом крыле.

– Да, это да… Но мне теперь там не по душе. Понимаете?

Дарт помолчал с минуту.

– Даже не знаю, Гарри. А если никто из студентов…

Гарри тут же зачастил:

– Не, не, вы не переживайте! Я уже договорился. Мэтью со мной поменяется. А я буду с Джо. С этим порядок, сэр.

Дарт тяжело выдохнул:

– Если он согласен, то не вижу причин сказать «нет».

– Вот спасибо, сэр!

Гарри прошёл мимо меня, в смятении застрявшего в дверях. Он как-то странно на меня взглянул, всего на секунду. Я без преувеличения пребывал в некоем ступоре. Что нашло на Гарри? Агата оказалась права, он и в самом деле чего-то боялся. Вернее, кого-то.

Я перевёл глаза на Дарта. На лбу его предательски поблёскивала испарина.

– Завтра похороны Тео, – сказал Дарт мрачно. – Отправляйся с рассветом в церковь. Вымой полы, протри все окна, скамьи и кафедру.

– Короче, отдать честь усопшему, – дерзко вставил я.

– В тебе слишком много чести сидит. Не убудет. Остаётся надеяться, что эти исправительные работы поубавят вашу прыть, мистер Гарфилд. Физически с тобой справиться не выходит, будем воздействовать морально. Теперь иди.

Перед тем как уснуть, я пересказал всё, что случилось в раздевалке и в кабинете Дарта, Адаму.

– Без Тео Гарри стал уязвим, – подытожил ботаник. – Это интересно.

– Не до конца, – говорю. – Какая-то власть ещё в нём теплится. Вон, Мэтью же согласился поменяться с ним комнатами.

– Мэтью с чем угодно согласится, лишь бы ему вновь не досталось. Но вот Гарри… что на него нашло?

– Наверное, его комната проклята…

На меня «Спитфайром»[75] налетел Морфей, так что я быстро отключился, оставив Адама одного пребывать в раздумьях.

Глава 22

Маленькая Роза

Будильник был заведён на пять утра. Отчего-то мой организм пробудился на час раньше. Возможно, его опять какой-то звук потревожил. Всё время кажется, что за дверью кто-то бродит, чья душа, как и моя, не на месте.

Я кинул взгляд на спящего соседа. Его худое спокойное лицо выглядело расслабленным и трогательным. Будто бы тонкий лик святого, который незряче за мной следил. Не припомню, чтобы я когда-либо вообще видел Адама без хмурости его фирменной. Сейчас он мне больше нравился. Не ангел Рафаэля, конечно, но и не привычный садист. Интересно, где его мысли странствовали в эту минуту? Выражение полного спокойствия очень шло ему. Как будто бы Адам вынул мозг и положил его в стакан на ночь. Часто кажется, что он вообще не спит, а шастает где-то, без конца что-то ищет. Я, глядя на друга, даже улыбнулся.

Оконная створка, как и всякой ночью, была задрана. Гулко шелестел дождь, комнату наполняла свежесть. Я соскрёб тело с кровати, размял мышцы, набросил на шею полотенце и двинулся в сортир.

Я почуял в темноте какое-то движение, едва очутился в коридоре. Во мгле, разбавленной настенными бра, успел заметить знакомый призрак – силуэт в белой простыне. Он прошмыгнул в комнату, куда сегодня переехал Гарри. То есть в комнату Джо. Я поспешил туда и отворил без колебаний входную дверь.

Окно было закрыто, так что зловоние Гарри почувствовалось с порога. В кровати слева лежал и сопел Джо. В бывшей кровати Мэтью под скомканным одеялом беззащитно валялась и храпела покрытая шерстью туша Гарри. Я заглянул за дверь – единственное место, где в наших комнатах можно было спрятаться. Глянул под кровати, хотя с порога видел, что и там пусто. Гарри зашевелился, громко чавкнул губами, словно чихнула бирманская обезьяна. Я подождал, пока он перевернёт свою тушу, и быстро выскочил из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Может, стоило поднять Адама или вообще забить тревогу на всё крыло? Хотя меня не прельщало участие во всех этих разборках. Я всегда хотел, чтобы меня не трогали, почти как Грета Гарбо. Так что сразу направился к умывальнику. Все эти ночные передвижения походили на дурной розыгрыш.

Я оделся и вооружился зонтом. Довольно быстро прошлёпал под дождём и через пару минут оказался в церкви. Тишина нарушалась гулким эхом от бьющей по окнам воды. В сумраке церковное помещение казалось больше, величественнее. На полке у входа, где я оставил зонт, лежали длинные каминные спички. Я зажёг несколько свечей, продвигаясь к алтарю, попутно соображая, где может быть кладовка.

– Моё почтение, – обратился я к статуе в эркере.

Я заметил, что гнезда в руках святого теперь не было. Птицы, должно быть, отыскали себе место подружелюбней. Не могу их винить. Не пойму только, как им удалось гнездо с собой унести?..

Чулан нашёлся за одной из дверей в конце церковной залы. Я достал швабру, ведро с тряпками. В уборной по соседству набрал воды. Вынес всё это в центр помещения и огляделся.

Где-то здесь между наосом[76] и хорами Тео плюнул в сторону Христа. Лерри потом весь вечер отмывал. Что меня должно огорчать, так это собственное желание плюнуть. Не в сторону Христа. Просто плюнуть. Не нравятся мне церкви. Денег вытянуть умеют – отец Лерри не даст соврать. Бесконечные ремонты и счета. А отдача? Слова, слова, слова. Проповеди, учения, молитвы. Болезни не лечат, зато разжигают межрелигиозные конфликты. Одни утверждают, что есть только их бог. Другие яро отстаивают своего. Третьи, погорячее, готовы головы рубить первым и вторым. Беда в том, что страдают ещё и те, кто рядом с этими верующими живёт. Такие, как я.

А главное, что все они верят в то, чего нет. Мы с парнями раньше мерились, у кого мужское достоинство больше, и в этом было гораздо больше смысла. Потому что наши члены – материальны, а их боги – вымышлены.

На этой жизнеутверждающей ноте я засучил рукава и приступил к помывке. Мои мысли наполняла какая-то пустячная дичь, но вскоре я вспомнил тот вечер, когда мы услышали, как завопил Тео. Чудовищная смерть! Кто, если не Диксон, его всё-таки прикончил?

Швабра в моих руках уверенно шмыгала между рядами, а в голове роились предположения.

Кто-то из парней? Убийство это было явно спровоцировано неким отчаянием. У кого-то, как прыщ, назрела обида. Прибавить сюда глупость, которой мы все страдаем в юности, и желание немедленно отомстить – предостаточно для того, чтобы убить. Можно потом