Земля надежды - Филиппа Грегори

На секунду Джону захотелось исповедаться перед ним, рассказать о своем страстном желании к Сакаханне, о своем явном предательстве Эстер, но он только пожал плечами и кивнул.

— Так что все-таки? Убегаем от чего-то или бежим к чему-то? — настаивал Хоберт.

Джон тряхнул головой от путаницы в своей жизни.

— Боюсь, и то, и другое…

Они попали в шторм, когда оставалась только неделя до того, как они должны были увидеть американский берег.

Несколько дней Джона сильно тошнило, он боялся, когда корабль переваливался и вздрагивал, и ощущение было такое, будто корабль шел ко дну, погружаясь в пропасти между волнами.

Он открыл люк и выглянул наружу, пытаясь найти облегчение от тошноты. Но взгляд его встретил стену воды, нависающую гору воды, вздымающуюся над узенькой палубой и готовую рухнуть на нее. Другие пассажиры, молодая семья и еще несколько мужчин, закричали, чтобы он закрыл люк.

И как только он это сделал, послышался удар волны о палубу, они почувствовали, как корабль содрогнулся от удара и зашатался под весом воды. Они были в таком ужасе, что все молчали, за исключением госпожи Остин, которая, крепко зажмурив глаза и обхватив руками детей, беспрестанно молилась, и Бертрама Хоберта, шептавшего свою собственную молитву, состоявшую исключительно из крепких ругательств.

Джон, скорчившийся в трюме рядом с ними, заваленный вещами, был уверен, что они все обязательно пойдут на дно волнующегося океана и что он заслуживает такой участи, потому что предал не одну, а двух женщин, бросив их обеих.

Медленно, очень медленно волны немного улеглись, наводящий ужас вой ветра в снастях мачты и такелаже тоже стал тише. Корабль выровнялся, они вновь услышали обыденные голоса экипажа на палубе.

Люк открылся, мокрые и уставшие матросы спустились в трюм и заорали на камбуз, требуя хлеба и горячего питья, прежде чем завалиться спать в своих гамаках, не снимая просоленной одежды и сапог. Хлеб выдавался по норме, вода тоже. Корабль шел без обычного захода в порт Вест-Индии, и все припасы подходили к концу.

Джон, осторожно выбравшись на палубу, обнаружил ясный морозный день, уходящий шторм превратился в темную кляксу на горизонте к северу, а перед ними, с каждым мгновением становясь все яснее, вырастали окоченевшие бело-черные леса Виргинии в середине зимы.

— Вот я и дома, — сказал Джон, будто шторм выдул последние сомнения и ужас пережитого шторма дал ему право претендовать на собственную землю и собственное будущее. — Наконец я дома.

Пока они плыли вверх по реке, Джон жадно искал взглядом изменения.

Он сразу же увидел, что за те четыре года, пока его не было, колонисты растеклись вдоль реки. Теперь каждые три или четыре мили была заново расчищенная земля, небольшой домик, смотревший на воду и маленький деревянный понтон, служивший причалом для отгрузки единственного урожая — табака.

Джон подумал, что мать Сакаханны была права, когда говорила, что для двух рас не будет места жить бок о бок. Британцы расселялись так обильно, что их новые земли и дома, как изорванная лента, обрамляли реку по обоим берегам.

Бертрам Хоберт встал рядом с Джоном у релинга.

— Вот вам округ Айл-оф-Уайт, — кивком указал он.

— Айл-оф-Уайт? — воскликнул Джон, окидывая взглядом густой хвойный лес темно-зеленого цвета, черно-белые облетевшие кусты, увязшие в глубоком снегу.

Хоберт коротко рассмеялся.

— А ведь странно звучит! Здесь Айл-оф-Уайт, а совсем рядышком — округ Суррей.[12]

Джон взглянул на другой берег.

— Вот наконец и Джеймстаун, — Хоберт проследил за его взглядом. — Скажу жене, что пора собираться.

Он повернулся и спустился вниз.

Джон остался на палубе, стараясь рассмотреть поселение, увидеть, что изменилось за время его отсутствия. Бесхозная земля вокруг Джеймстауна, как загноившаяся рана на болоте, за эти четыре года разрослась вширь. Пни от срубленных деревьев бросили гнить в земле, а неиспользованные ветки оставили там, где они упали. Свежие пятна черной и обугленной земли были выжжены и готовы под пахоту, чтобы посадить там весной табак. Снежные сугробы лежали вокруг расчищенных полей, как будто исчезновение деревьев дало свободу суровым ветрам и холодной погоде. Даже снег был грязным.

Сам Джеймстаун выглядел вполне процветающим городом. Каменный причал удлинили, чтобы он мог принимать все больше и больше судов, приходивших туда за табаком. Склады вдоль причала были на этаж выше и заметно шире, чем раньше. Холодные крыши занесло закопченным снегом.

Параллельно реке шла новая мощеная дорога, и кто-то для тени посадил вдоль нее ряд деревьев. За новой дорогой стояли солидные каменные дома, все еще не больше фермерских домиков в Англии, но сделанных заметно лучше, чем те, что стояли там раньше, с окнами, затянутыми промасленной бумагой, а не просто со ставнями. Кое-где в маленьких квадратных рамах Джон заметил яркий блеск дорогого стекла.

Пристань по-прежнему была грязной и замусоренной, и глубокая сточная канава вдоль новой дороги ясно давала понять, что никто не дал себе труда подумать о системе канализации для нового города. Десятка два домов по-прежнему выплескивали ночные нечистоты на берег реки или выбрасывали их во двор. Там это все замерзало, а потом вымывалось в источники питьевой воды. Это по-прежнему был город, куда мужчины и все возрастающее число женщин приезжали только затем, чтобы разбогатеть. И их совсем не волновало, какую жизнь они там ведут и какой город у них получается. Большинство из них по-прежнему думали об Англии как о «доме».

Форт все еще был на месте, но ворота стояли распахнутыми настежь, и пушки откатили назад. Похоже, они все еще оставались на месте только потому, что некому было побеспокоиться и убрать их совсем.

На пристани собрался народ, ожидающий новостей, товаров и желающий поприветствовать новых поселенцев. Все они смотрелись широченными, как медведи, все спасались от холодного ветра, кутаясь в толстые шкуры, каждый выдох облачком висел перед лицами встречавших.

— Что слышно о короле? — крикнул человек, подхвативший причальный канат и закрепивший его. — Что нового слышно о войне?

— Король победил! — ликующим голосом прокричал в ответ один из матросов. — Когда мы отплывали, его кузен принц Руперт как раз разгромил армию парламента. Один из выживших клялся, что сомнений не осталось. Сейчас уже король наверняка побил их окончательно.

— Слава богу, — ответил человек.

Кто-то еще в толпе встречающих подхватил приветственные возгласы.

Джон отметил про себя, что рассказ одного кавалериста об одной стычке возрос до рассказа о полном поражении и окончании войны, но ничего не сказал. Именно так и выглядело королевское театральное притворство. Разыгрывалась только одна битва. Не могло быть долгого ожесточенного обмена маленькими победами и маленькими поражениями, небольшими отступлениями и мелкими унижениями. Одна блистательная кавалерийская атака принца Руперта решила исход войны, и колонисты могут снова с легким сердцем выращивать табак и делать деньги.