На гребнях волн - Вендела Вида

В двадцать пять лет я переехала в Лиссабон и была поражена тем, как он похож на Сан-Франциско: оба города построены на семи холмах, оба гордятся кирпичными мостами и фуникулерами, оба страдают от непредсказуемых землетрясений, оба стоят на краю земли и смотрят в океан. Здесь я стала работать переводчицей. Рынок небольшой, но стабильный: переводила рекламные брошюры отелей, меню в ресторанах, кошмарные религиозные памфлеты.

Уже после тридцати я начала переводить рассказы португальской писательницы Инес Батиста, на склоне жизни открывшей в себе литературный талант. Книги Инес глубоко личные, в них отражается ее детство в рабочем квартале. Они о силе, стойкости – и о любви к жизни, которой полна и она сама. Мы встречались чаще, чем обычно писатели встречаются со своими переводчиками: Инес, мудрая и мужественная, напоминала мне маму, тихо скончавшуюся через несколько лет после моего развода. А сама Инес говорила, что всегда хотела иметь такую невестку, как я.

Однажды на встречу со мной в кафе в районе Альфама она пришла вместе со своим сыном Лукасом – он как раз расстался со своей девушкой. Лукас был хорош собой, застенчив, говорил слегка пришепетывая. На нем были темно-синие джинсы, и, пока мы разговаривали, я заметила, что лицо у него, особенно вокруг рта, приобретает все более отчетливый голубоватый оттенок. Подбородок и вовсе выглядел так, словно на нем начала расти синяя борода. Это же джинсы, поняла я. Новые штаны, еще не стираные. Он держит руки на коленях, потом во время еды касается лица – и джинсы «линяют» ему на лицо. Мы с Инес сказали ему об этом; он извинился и пошел умыться.

Даже не знаю, что мне больше понравилось: что на встречу со мной он надел новые джинсы (потом я узнала, что мать сказала ему: «Только не вздумай, как обычно, явиться в трениках!») – или то, что, вернувшись, от души посмеялся над собой. Особенно забавно, сказал он, что такое с ним уже случалось.

Через год после этого знакомства мы с Лукасом поженились. А в сорок четыре года я вернулась в Сан-Франциско, вместе с Лукасом и нашим новорожденным сыном Габриэлем. Мы нашли себе небольшую, но уютную квартиру на северной стороне Норт-Бич, поближе к новому дому моего отца. Дом в Си-Клиффе он продал семье с двумя рыжеволосыми мальчишками; иногда, случайно проезжая мимо, я вижу, как они на улице играют в лакросс. О новостях Си-Клиффа я часто пишу Свее. Она переехала в Уппсалу, близ Стокгольма: живет возле Парка Линнея со своим бойфрендом, молчаливым и тактичным шведом.

Вернувшись в Сан-Франциско, я связалась с Фейт. Она стала детским врачом. Габриэль родился с аритмией, и я носила его к ней на обследования. Она внимательно выслушивала его сердечко, а нам с Лукасом всегда говорила что-нибудь ободряющее. Однажды Фейт предложила мне прогуляться вдвоем по Краю Света. Там, на утесах над морем, рассказала мне о своей жене и о двух дочерях, которых они послали в «Спрэгг». По ее мнению, лучшей школы для девочек с двумя мамами не найти.

– Сама понимаешь, теперь там многое переменилось, – сказала она, останавливаясь. – До сих пор не могу поверить, что тебя выгнали, а Марию Фабиолу нет! Должно быть, ее родители дали там кому-то на лапу, как думаешь?

– По-моему, ты из-за этого расстраиваешься сильнее, чем я, – ответила я, глядя на то, как она раскраснелась. – А я, пожалуй, привыкла, что Марии Фабиоле всегда давали поблажки.

Но не стала добавлять, что порой скучаю по Марии Фабиоле, по тому сиянию, что отбрасывала она на все вокруг себя.

Иногда я встречаю Джулию: она никогда не говорит о Джентл, но, кажется, всю свою жизнь выстроила так, чтобы ни в коем случае не стать на нее похожей. Вышла замуж за директора фонда прямых инвестиций, живет с ним в Тайбероне, в доме, где когда-то была школа. Одевается в то, что обычно носят женщины постарше, – лодочки на низком каблуке от «Феррагамо», водолазки от «Энн Тейлор». И, стоит прогнозу погоды намекнуть на дождь – непременно берет с собой зонтик.

Через Фейт и Джулию я восстановила связи со многими бывшими одноклассницами из «Спрэгг», даже с теми, кого толком и не помнила. Иногда мы собираемся в ресторане «Большая четверка» в отеле «Хантингтон», часами сидим в зеленых кожаных креслах под старинными плакатами Тихоокеанской железной дороги. Обмениваемся историями о своих горестях и маленьких победах. И смеемся куда чаще, чем в детстве, – смеемся над тем, как наивны мы были в те давние времена.

Кажется, в Сан-Франциско вернулись почти все – кроме Марии Фабиолы. После «Спрэгга» она поступила в «Сент-Джордж», школу-интернат на Род-Айленде. Примерно в то же время и ее семья переехала на Восточное побережье. А дальше все следы теряются. В соцсетях никто из нас ее так и не нашел: по всей видимости, она вышла замуж или сменила имя. Ходит слух, что уехала в Париж и вышла замуж за дизайнера. И еще один – что уехала в Уругвай и открыла там пляжный ресторан. Нам уже под пятьдесят, а нас все еще занимают фантазии о Марии Фабиоле.

* * *

В конечном счете с Марией Фабиолой меня сталкивает работа. Инес, мою свекровь, приглашают выступить на литературном фестивале на острове Капри. Ее издатель связывается со мной и просит перевести ее речь для англоязычной части слушателей. К тому же Инес уже под восемьдесят, она вдова и не любит путешествовать в одиночку.

Издатель Инес высылает мне все подробности мероприятия, в том числе и ссылку на отель, где разместят гостей. Добрых полчаса я в восторге разглядываю фотографии. Никогда еще я не была на Капри – и никогда не жила в такой роскоши! Встречаемся мы в Неаполе, ночуем в отеле с видом на Везувий. Волосы у Инес длиннее, чем год назад, когда я видела ее в последний раз, глаза как будто выцвели, тело стало легче и суше – но походка все такая же решительная: Инес высоко поднимает колени и твердо ставит ногу наземь, словно идет на снегоступах. Мы с ней сидим на крыше отеля, любуемся Везувием. Инес говорит, что пишет сейчас новый роман – о немолодой женщине, полюбившей молодого мужчину.

– Você vai traduzir esse livro?[6] – спрашивает она.

Я отвечаю: разумеется, переведу. Иногда мне думается, что следующая ее книга станет последней, а иногда – что она будет жить вечно. Она крепкий орешек, моя Инес. Ни пяди не уступает дряхлости и смерти.

На следующее утро мы садимся на паром,