Хищные птицы - Амадо Эрнандес

Краем уха Мандо улавливал обрывки их разговора. Мужчина говорил по-английски с сильным французским акцентом:

— Долли, шерри[62], ты ведь сейчас свободна. У вас не будет больше занятий.

— Я же тебе уже говорила, что не хочу уезжать из Парижа даже на каникулы. Только теперь у меня и будет время походить по магазинам. Ты же знаешь, что я долго тут не задержусь, мне скоро отправляться обратно в Манилу.

— Но, Долли, только на одну неделю, — продолжал он умоляющим тоном. — Ты ведь не была еще в Каннах, это же настоящий рай, там на каждом шагу можно встретить знаменитость. Только на одну неделю. Погода там чудесная. Покатаемся на яхте, поплаваем, а вечером будем ходить на танцы.

— Не насилуй меня, Пьер, — в свою очередь, умоляла его Долли. — Пригласи лучше Ивонн или Одетт — и наслаждайся себе вволю.

— Ты меня избегаешь. У тебя есть другой, этот американец, да? — настаивал Пьер.

— Ты ошибаешься, у меня никого нет, — твердо ответила Долли.

Он хотел было поцеловать ее, но она отвернула от него лицо и решительно направилась к выходу. Выпитое за вечер виски, очевидно, начинало сказываться. Пьер загородил ей дорогу и снова попытался обнять. Она отстранила его руку и буквально взмолилась:

— Перестань, имей совесть…

Этой сцене никто из присутствующих не придал значения — здесь видели и не такое. Размолвка возлюбленных, и не более того. Однако в глазах Мандо она приобретала совершенно иной смысл. Он не собирался спускать этому ловеласу, который в его присутствии так грубо приставал к женщине, к филиппинке… Он решительно подошел к спутнику Долли.

— Послушайте, мистер, — вежливо и стараясь не повышать голоса, сказал Мандо и попытался высвободить Долли из объятий мужчины.

«Мистер» презрительно оглядел Мандо с головы до ног и оттолкнул одной рукой, прошипев: «Не суйся не в свое дело». Он потащил девушку в сторону.

— О, пожалуйста, пожалуйста, — теперь Долли взывала к Мандо о помощи.

Мандо, не раздумывая более ни секунды, встал между ними, и тут же получил сильный удар в лицо. Не увернись он немного, и очки разлетелись бы вдребезги. Оправившись от неожиданности, Мандо так ударил француза в подбородок, что тот отлетел в угол, схватил Долли за руку и быстро вывел из бара, пока не начался всеобщий переполох.

— Пожалуйста, отвезите меня домой, — попросила девушка.

В такси Долли назвала адрес пансионата. Мандо сидел молча, забившись в угол на заднем сиденье. Словно откуда-то издалека до него донесся вдруг голос Долли:

— Вы мексиканец, я спрашиваю?

Мандо повернулся к девушке всем корпусом, загадочно улыбнулся в полумраке салона и ответил по-тагальски:

— Я филиппинец, а вы?

— О, так, значит, мы — соотечественники, — искренне обрадовалась она. — Я из Манилы. Из семьи Монтеро, если слышали. А зовут меня — Долли.

— Меня — Мандо Пларидель, — представился он, в свою очередь, пожимая протянутую руку девушки. Он боялся, что Долли узнает его по голосу, но страхи были напрасны.

— Мне просто повезло, что вы оказались в баре. — Мандо почудилась теплота в голосе девушки. — Этот Пьер — француз, родом из Америки, выросший в Париже, — когда выпьет, становится просто невыносим.

— Как же вы могли с ним подружиться? — спросил Мандо.

— Знаете, в таком городе, как Париж, выбор друзей похож на покупку вещей в магазине. Стоит только остановиться у прилавка, и вы уже попались. Однако по-настоящему поймете, что вы купили, только дома, когда снимете упаковку. В парижском высшем свете можно познакомиться и с князем, и с нищим, и с наследницей миллионов, и с танцовщицей. Другое дело в Маниле…

— Да, в Маниле уж не ошибешься: там черное — всегда черное, а белое — это белое. Нищий там не сможет выдать себя за принца, а танцовщице никогда не сойти за богатую наследницу, как вороне никогда не сойти за голубку, — с некоторой издевкой заключил Мандо.

— Вы, наверно, давно не были на Филиппинах, — предположила Долли. — Вообще, по вашему виду…

— Да уж порядком.

Мандо вкратце рассказал Долли, где он успел побывать за это время по делам своей газеты. Она, в свою очередь, поведала ему о своей учебе в Париже, о том, что в самом скором времени собирается домой, что пока еще не решила, ехать ли ей через Соединенные Штаты или нет, но скорее всего поедет все-таки через Америку. Выходя из такси, Долли еще раз поблагодарила Мандо и, очевидно, считая себя его должницей, предложила ему вместе отобедать на следующий день. Они условились о встрече в знаменитом ресторане на Елисейских Полях.

Вернувшись к себе в номер почти на рассвете, Мандо долго не мог уснуть. В памяти вновь и вновь возникали события то вчерашнего бурного дня, то далекого прошлого. Кто бы мог поверить, что этот господин, остановившийся в одном из самых дорогих отелей Парижа, до войны был простым слугой? Кто мог предвидеть, что эта гордая и заносчивая девушка, бывшая когда-то его госпожой, вынуждена будет прибегнуть к его защите, не подозревая, кто он такой? Мандо представилась возможность расквитаться с семьей Монтеро за несправедливость и унижения, которые ему пришлось терпеть от них. С этой мыслью он и заснул.

Утром его разбудил звонок Элен. Она хотела вручить ему остаток денег за проданные бриллианты и получить причитающиеся ей комиссионные. Пришлось спуститься в холл гостиницы, где Мандо в ожидании Элен решил отправить несколько телеграмм в Манилу. Настроена она была весьма игриво и вынудила Мандо пригласить ее к нему в номер.

— Не в холле же я буду вручать тебе такие деньги, — шутила Элен, видимо, рассчитывая наряду с комиссионными снова получить приглашение на обед. Словно уловив ход ее мыслей, Мандо сказал:

— Ты извини меня, но сегодня мы не сможем пообедать вместе. У меня свидание, и я уже опаздываю.

— Вот молодец! — с притворной веселостью воскликнула Элен. — Не прошло и двадцати четырех часов, как он уже не нуждается в гиде и сам прекрасно ориентируется в местных условиях. — На том они и расстались.

Когда Мандо вошел в ресторан, Долли уже сидела за столиком. Она была очень привлекательна в светло-голубом платье и, несмотря на вчерашнее приключение, выглядела свежей и жизнерадостной.

— Вы, наверное, заждались меня, мисс Монтеро? — извиняющимся тоном приветствовал ее Мандо.

— Зови меня, пожалуйста, просто Долли, — сразу же предложила девушка. — Что же касается ожидания, то я начала готовиться к встрече с тобой с того самого момента, как мы расстались вчера у дверей нашего общежития. — По ее тону нельзя было определить, говорит она серьезно или шутит. Она пристально посмотрела на Мандо и, казалось, только сейчас обнаружила безобразный шрам у него на щеке. Еще раз скользнув по нему взглядом, она спросила, откуда у него эта отметина.

В течение всего обеда она оживленно болтала, рассказывая о себе, о своей парижской жизни, лишь вскользь упомянув о своей семье, о годах японской оккупации. Она также расспрашивала его о Европе, проявив особый интерес к его любовным похождениям. Ей было интересно знать, кому он отдает предпочтение — испанкам, француженкам или итальянкам. По ее мнению, все они должны были добиваться его любви. И уж конечно, она ни словом не обмолвилась ни о полковнике Мото, ни о лейтенанте Уайте, ни тем более о своих гонконгских впечатлениях…

— Да, я встречал немало красивых женщин здесь, в Европе, но ни одна из них не заставила мое сердце биться чаще, — скромно ответил Мандо, и взгляды их встретились.

— Вот это да! Это можно только приветствовать, но странно, неужели за все время у тебя не было девушки? Девушки, в которую ты был бы хоть немного влюблен?

Мандо на минуту задумался, а затем с некоторым смущением признался, что девушка у него была, когда он жил в Брюсселе.

— Она была фламандка, — пояснил он. — Молодая, лет двадцати двух, но выглядела несколько старше. Рыжие волосы, голубые глаза. Однажды я бродил по торговому центру в Брюсселе — «Бон Марше». Там, знаешь, всегда полно народу. И вдруг слышу чей-то дрожащий голос: «Не хочешь ли поразвлечься?» Я обернулся и увидел прекрасное лицо, на котором были написаны и робость, и страх, и нужда. «Сколько?» — прямо спросил я. «Не дороже того, что ты только что разглядывал», — ответила она. А разглядывал я отличную английскую курительную трубку. Мне показалось, что она голодна. Я повел ее в ближайший ресторан. Она ела за двоих, выпила две кружки пива, а насытившись, посмотрела на меня, не мигая, и сказала, что теперь готова сделать все, что я захочу. Она решительно взяла меня за руку. На улице дул страшный ветер, приближался вечер, но вести ее к себе в отель я не решился. Мы взяли такси и поехали к ней домой. В подвале, куда она привела меня, на широкой кровати спали два малыша. «Это мои дети, — тихо проговорила она. — Они теперь сиротки. Отец погиб на войне. И мне ничего другого не остается, надо же их кормить». Пока я был в Брюсселе, ей не приходилось слоняться по улицам в поисках клиентов. Она могла проводить вечера со своими детишками.