Последний выстрел. Встречи в Буране - Алексей Горбачев

Петух вдруг тревожно вскрикнул и, вытянув шею, кинулся прочь, к соседскому дому. Михаил Петрович по плечи высунулся из окна, чтобы посмотреть, что напугало петуха, и увидел Фиалковскую. Она шла по улице в том же платье в горошек, с чемоданчиком в руке.

— Лидия Николаевна, — обрадовался он. — Здравствуйте!

Она остановилась у палисадника.

— Добрый день, Михаил Петрович, как вам отдыхается?

— Привыкаю.

— Завидую... А мне, как видите, нужно ходить на вызовы, и в больнице — дела, дела... Не хотите ли осмотреть мои владения?

— Мой девиз: не отказываться от приглашений.

5

Одной из достопримечательностей Бурановской больницы была чугунная ограда. В одинаковых рисунках ее пролетов, разделенных кирпичными столбами, еще издали отчетливо были заметны красные кресты.

— Вы, Лидия Николаевна, как видно, очень заботитесь, чтобы ваша больница была приметной: всю ограду усеяли красными крестами, — весело пошутил Михаил Петрович.

Она расхохоталась:

— Разве не догадываетесь? Это же бывшая церковная ограда! Божий храм, говорят, сгорел, а поповский дом сохранился. В нем-то и разместилась наша больница.

За оградой стоял одноэтажный дом, крытый железом. К нему с одной и другой стороны прижались пристройки с шиферными и черепичными крышами.

— Наша больница напоминет мне московский храм Василия Блаженного. Вы спросите, чем? А вот чем! Известно, что многие русские цари достраивали Василия Блаженного, украшали его своими башенками в честь какого-нибудь знаменательного события. Здесь тоже каждый врач, который работал в Буране, украшал поповские хоромы своей пристройкой.

— Думаю, вы тоже не отстали от коллег?

— Отстала, Михаил Петрович, — рассмеялась она и вдруг, оборвав смех, серьезно заметила: — Сколько средств угрохали на эти пристройки, можно было построить новое здание.

Фиалковская привела гостя к себе в кабинет. Кабинетик был небольшой, опрятный. Стол, кушетка — все покрыто белыми простынями, на единственном окне — марлевая занавеска, на полу — пестрый самодельный коврик. Михаил Петрович глянул на потолок и увидел там темное пятно подтека. В центре пятна штукатурка облупилась, обнажив дранку, похожую на ребра скелета.

Доктор Воронов невольно сравнил этот маленький кабинетик с тем, где принимал больных сам, и усмехнулся про себя — да разве можно сравнивать вещи несравнимые...

Заметив, что гость обратил внимание на потолок, хозяйка поспешила объяснить:

— Крыша протекает, ремонтировать надо, но нет шифера.

— Обратились бы в колхоз.

— Ах, колхоз, — отмахнулась она. — Колхоз сам любит обращаться — то дай аптечки, то беги на полевой стан, то иди по избам агитатором... Попробуй же врач попросить что-нибудь, не тут-то было, не положено! По идее больница колхозная, обслуживаем колхозников, но меж собой живем как чужие... Бурановский колхоз — богат, он строится, на тысячи рублей машины покупает. А в больнице нет копеечной кварцевой лампы, и колхоз, если встать на официальную ногу, не имеет права купить эту лампу для пользы своих же колхозников. Парадокс!

— Неужели председатель не понимает?

— В том-то и беда наша, что Иван Петрович слишком много понимает! — с неожиданно вспыхнувшей яростью ответила Фиалковская. — Для него главное — посевная, уборочная, зимовка. Другое же, что не относится к этой знаменитой триаде, он признавать не хочет. Уж сколько я с ним за эти три года переругалась — не учтет никакая статистика!

В кабинет вбежала дежурная сестра.

— Лидия Николаевна, там больного привели, — сообщила она.

— Иду! — Фиалковская надела халат, белую шапочку. Теперь она выглядела старше, солидней. — Подождите минутку, Михаил Петрович, я скоро вернусь.

Михаил Петрович вспомнил слова брата о том, что Лидия Николаевна собирается уезжать из Бурана, но сейчас он почему-то не верил в это, наоборот, ему показалось, что она увлечена работой, обеспокоена больничными делами и не помышляет об отъезде.

В кабинет вернулась Фиалковская, озабоченная, чем-то даже встревоженная.

— Что случилось, Лидия Николаевна? — поинтересовался он.

— Больной поступил, и грызет меня сомнение... Михаил Петрович, может, посмотрите? — смущенно попросила она. — А вдруг он хирургический? Тогда отправлять надо.

— Я к вашим услугам, — обрадовался он. — Что вы подозреваете?

— Кажется, пищевая интоксикация.

Они вдвоем осмотрели больного — колхозного кладовщика Каткова, назначили ему лечение, а после, в кабинете, Фиалковская признательно благодарила:

— Спасибо, Михаил Петрович.

— За что «спасибо»? — улыбнулся он. — Я просто подтвердил ваш диагноз.

— И за это спасибо. Ум — хорошо, два — лучше. Боялась я, как бы не пришлось заводить «москвича» и ехать с Катковым в райбольницу.

— Вы, Лидия Николаевна, очень смелая женщина.

— Смелая? В чем? — удивилась она.

— Hg боитесь ездить на «москвичке»-старичке в такую даль, — с улыбкой сказал Михаил Петрович.

— Что поделаешь, я рада и такому транспорту, — серьезно ответила она. — Бывало, чуть что — беги в правление за машиной, а там или дадут или подумают... Теперь же я на колесах, сама себе хозяйка. Правда, «москвичек» наш незаконнорожденным числится, но бегает пока исправно, а не далее как в позапрошлом году валялся он, списанный, в колхозном сарае, готовясь в последний путь — в утильсырье...

— И вы поступили по-врачебному, оживили старичка?

— Но сама, кажется, потеряла несколько лет жизни, — с шутливым вздохом призналась она. — Была баталия, был даже целый приключенческий роман с тайным заговором, с положительными и отрицательными персонажами, с временной победой темных сил и с конечным торжеством справедливости! А если попроще сказать — столкнулись мы тогда с Иваном Петровичем... Извините, может быть, вам не очень-то приятно слушать такое о брате, все-таки родная кровь...

— Нет, нет, продолжайте, это интересно.

— Интересного мало, больше грустного, — ответила Фиалковская. — Я как-то узрела в колхозном сарае «разутую» машину, и втемяшилась мне в голову блажь — а что если отремонтировать. С такой чудесной идеей, как на крыльях, помчалась я к председателю... Он очень внимательно выслушал меня и твердо изрек: «Не имеем права». «Да почему же, — удивляюсь я, — ведь все равно в утиль сдавать придется?» Долго не задумываясь, председатель ответил: «В утиль — можно, в утиль сдадим — спишут машину». — «Зачем же списывать, если можно отремонтировать», — доказываю председателю. Иван Петрович, с мудростью Соломона, разъяснил мне, несмышленой: «Если отремонтируем, машина на балансе повиснет, а старый «москвич» нам без надобности, отходил свое». — «Вам, — говорю, — без надобности, а больнице нужна машина, вы же сами знаете!» Иван Петрович рассердился. «Вы не кричите, доктор. Больница на бюджете райисполкома, туда идите, там покрикивайте, там требуйте, пусть райисполком вас обеспечит транспортом. Законно? Вполне даже законно». Зло меня взяло. «А разве, — говорю, — законно, когда врач вынужден бегать в правление за машиной, чтобы отвезти в район больного, разве законно, когда врач «голосует» на дорогах, чтобы съездить в бригаду?!» — «Это ваша работа, — отвечает Иван Петрович, — за это вам государство деньги платит». Так я тогда ничего и не добилась, поругалась-поругалась и ушла ни с чем. Встретила я Синецкого и пожаловалась ему: так мол, и так, Витя, была у меня хорошая идея, да председатель срезал ее под корень. Виктор парень бедовый, мы с ним давно знакомы, еще по городу, встречались на студенческих вечерах... «Твоему горю, Лидочка, легко помочь, — говорит он. — Давай-ка подпольно отремонтируем машину и поставим председателя перед фактом». Так и решили. Завербовали в свою подпольную группу механика, слесаря и конспиративно стали ремонтировать «москвича». Чтобы строгий председатель не раскрыл наш коварный замысел, разработали мы систему оповещения и связи. На посту чаще всего стояла Феня Бурыгина. Если она запоет «Уральскую рябинушку», значит — на горизонте появился председатель, будьте осторожны, конспираторы! Недели две провозились мы, и вот настал день, когда воскресший, разрисованный красными крестами «москвич» выскочил из сарая и резво покатил к больнице... Как увидел это Иван Петрович, разбушевался: «Кто позволил без моего согласия и без моего ведома? Кто здесь хозяин?» Бушевал он, бушевал, а потом с Тимофеем появился в больнице и генеральским тоном приказал: «Отправить машину в колхозный гараж». Я-то видела, как они к больнице подходили, и быстренько сказала сестре, чтобы та посадила в машину больного — повезем, дескать, в район, да проинструктировала его, чтоб охал и кричал погромче... «Что ж, Иван Петрович, — говорю я председателю, — ваша власть, ваша сила — забирайте машину». Подошел он с шофером к «москвичу», а там уже больной сидит и стонет: «Скорей везите!» — «Придется вам, — говорю я больному, — выйти из машины, поедем на попутной, на «москвиче» председатель не разрешает». — «Да что у нашего председателя — сердца нету?» — спрашивает больной. «Сердце, — отвечаю, — есть, а вот сознательности маловато...» — «Не выйду я из машины, везите скорей!» — требует больной. «Что же мне делать, Иван Петрович, — обращаюсь я к председателю, — может быть, поможете силой вытащить больного из машины?» Иван Петрович сплюнул, выругался и ушел прочь... Так мы с Виктором и выиграли сражение за «москвич», — смеялась Фиалковская. — Правда, Иван Петрович долго косился на победителей. С Виктором он вскоре заключил перемирие, даже не возражал, когда того избирали секретарем парткома. Теперь же они — родственники, на сестрах женаты, в гости друг к другу ходят. А у меня с председателем сосуществование с периодическими обострениями...