Четыре друга на фоне столетия - Вера Прохорова

Я Юру знала с войны. Его дом находился напротив нашего.

Квартиры в нем давали двум видам писателей — либо молодым, либо третьесортным. В Юрином подъезде жил Михаил Булгаков, он в этом доме и умер.

Вообще это был большой каретный сарай, теперь на его месте построили огромный генеральский дом. Булгаков жил на последнем надстроенном этаже, куда вела кривая лестница.

Я самого Михаила Афанасьевича не знала, лишь видела, как он ходил по улице.

С Юркой же мы были очень дружны.

Я хорошо знала его мать. Ксения Алексеевна красавица была невероятная — тонкие черты лица, золотые волосы. Она была жестким человеком, довольно острым на язык.

Юрку обожала. Хотя когда я спросила ее, хотела ли она ребенка, Ксения Алексеевна ответила: «Вы с ума сошли, Вера, я со всех шкафов прыгала, чтобы случился выкидыш. Но сын все равно родился. Лишь когда мне его принесли покормить, я почувствовала к нему нежность».

Из «Дневника» Юрия Нагибина

«8 ноября 1983 г.

Дорогие папочка и мамочка, ваш сын, которого вы так легкомысленно зачали в 19-м, так серьезно пытались выкурить, а по нежелательному появлению на свет пылко возлюбили, готовится стать атомной пылью».

Сына она держала в крепких руках. Не хотела, чтобы он женился. Говорила: «Зачем? Бабы все одинаковы, а разговаривать — для этого мы с Яшкой есть». Это она своего мужа имела в виду, отчима Юркиного, которого тот обожал.

Первый раз Нагибин успел жениться еще до войны. Его первой женой стала приемная дочь философа Асмуса. Девушка была милой, правда, несколько парикмахерского типа. Они познакомились в Коктебеле. Расписались, но мать ее не знала об этом.

Я же рассказывала уже об Ирине Сергеевне Асмус, которая была влюблена в Пастернака и потом ревновала его к Зинаиде Николаевне. Так вот эта самая Ирина Сергеевна мечтала для своей дочери о муже-генерале. Ксения Алексеевна обо всем знала, конечно.

Жили Юра с женой отдельно друг от друга, но встречались. Только когда Юра перед отправкой на фронт пришел проститься с Машей и мать ее начала снова ворчать: «Чего это он ходит?» — Юра ответил: «Я пришел проститься со своей женой!»

Женщина не поверила и потребовала показать паспорт. Дочь показала, и мать тут же порвала его. И крикнула мужу: «Убери этого негодяя из нашего дома!»

Юрка схватил какую-то палку: «Только попробуй подойти ко мне!»

И Асмус ответил: «Ну как же я его выгоню, если у него палка?»

Сам Асмус вообще был на удивление неконфликтным человеком. Такой подкаблучник. Когда в 1946 году Ирина Сергеевна умерла от рака, он женился снова и нарожал много детей…

А Нагибин к началу войны успел перевестись из медицинского института на сценарный факультет во ВГИК.

Он уже что-то писал, печатался и состоял в молодежной бригаде Союза писателей. Ему предложили поехать в Алма-Ату, куда эвакуировался ВГИК. Но Ксения Алексеевна, узнав об этом, сказала: «Я не знала, что фронт находится в Средней Азии». И, получается, сама послала сына на войну. «Погибать так погибать», — решил Юрка, поехал и вскоре был контужен. Потом его освободили ото всего и отправили под Москву лечиться.

Тогда фронт находился недалеко от Москвы, и бойцы, приезжая в город за провизией и почтой, могли с линии фронта кого-нибудь из солдат захватить с собой. Иногда и Юру так брали.

Он каждый раз сидел дома, так как в любой момент его могли забрать обратно. Однажды он попросил Машу Асмус прийти к нему, а она не пришла. Это и стало началом конца их отношений.

Со временем теща вроде как расположилась к Юре — во-первых, поняла, что все генералы уже заняты, а во-вторых, Нагибин, начав печататься, стал известным.

Но жизни с Машей у него не получилось, и скоро они расстались.

Мы с ним познакомились благодаря Юриному желанию изучать английский. Его знакомая, которая, в свою очередь, знала мою маму, предложила в качестве учителя меня.

Моя мама вообще очень приветствовала, чтобы у нас в доме появлялись молодые люди. А я, наоборот, была против. Зачем мне это было нужно?

Юра к тому времени уже начал писать рассказы и ему дали квартиру, маленькую, на первом этаже, как раз напротив нашего парадного.

Нагибин был очень застенчивый. Помню, как увидела его в первый раз.

Из-за того что окна у нас всегда были открыты, а жили мы на первом этаже, он обратился ко мне с улицы: «Можно увидеть Надежду Николаевну?»

Я ответила, что это моя мама, и предложила войти.

Нагибин вошел. И остался в нашем доме на долгие годы.

Он очень подружился с Рихтером, который, как я уже говорила, во время войны даже жил у нас. Юра притаскивал что-то из еды, и мы — я, мама, сестра и Светик — устраивали пиры.

Голода как такового, несмотря на военное время, не было. Выдаваемых 500 грамм хлеба вполне хватало, если, конечно, был приварок — овощи какие-нибудь, та же картошка. Но приварок был невероятно дорог — картошка стоила безумных денег.

Но мы как-то находили выход из положения — сестра моя Люба и мама работали. Я, кроме института, почти никуда не отлучалась. Но зато каждый месяц сдавала кровь, за что получала по 400 грамм масла, мяса, сахара. Это было хорошим подспорьем. Есть, конечно, всегда хотелось, но сказать, что мы голодали, нельзя.

Несмотря на то что передвигаться по улицам в ночное время было строго запрещено, Юра все равно приходил к нам — ему было достаточно просто пересечь улицу, и он уже был у нас.

После ужина мы устраивали игры. Каждую ночь ждали, что придут за Светой, а потому не ложились. Придумывали всякие шарады.

Например, кому-то надо было безмолвно показать заданную ведущим сцену, а все остальные должны были догадаться, что она означает.

Как-то во время войны мы устроили у нас дома сценку. Для того чтобы проиллюстрировать эпизод из какой-то книги, нужно было изобразить покойницу. Мы взяли два одеяла, положили одно под другое и вроде как получился покойник. Но Светик остался недоволен: «Нет, это недостоверно!» И обратился к моей сестре: «Люб, дай свои туфельки!» Приставил их к одеялу, и точно, получился завершенный образ трупа. В этот момент в комнату как раз вошел Юрка. И вздрогнул от ужаса — перед ним на полу лежала настоящая мертвая женщина.

Так что у Рихтера были еще и режиссерские способности.

А какой у нас был «Марсельский кабачок»!

Почему «марсельский»? Так решил Рихтер. Пришедший должен был выбрать себе имя и профессию. Я, например, была Элизабет, путешественница, которая записывает интересные вещи. Светик был месье Эрик (он же первый раз при крещении получил именно это имя), тапер и владелец кабачка. Юра Нагибин был месье Жорж, путешественник. А его родители — знатными путешественниками.