Миссис По - Линн Каллен

– Нет. Эти стихи написал мистер Эдгар По.

– Прочти нам их целиком!

– Разве тебе не надо работать над своими собственными стихами? – сказала Эллен.

– Надо, – ответила я. – Я скоро начну. Авы возвращайтесь к своей работе. Вы же не хотите, пока не ходите в школу, отстать от других ребят.

Я вернулась к «Ворону» в надежде понять, почему такие несуразные вирши завладели воображением читающей публики, и перешла к следующей строфе:

Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежнойОтдался душой мятежной: «Это – Ворон, Ворон, да.Но о чем твердит зловещий этим черным „Никогда“,Страшным криком „Никогда“».

– Вот-вот! – Ия отбросила журнал.

– Что, мамочка? – спросила Винни.

– Все эти глупые аллитерации – это просто складные, скверные, скудоумные сказочки.

Лицо Эллен стало столь же серьезным, как лицо судьи на заседании.

– Ты хочешь сказать, что это бездарная, бессмысленная, больная болтовня?

Я кивнула.

– Тривиальный, трескучий треп.

Винни вскочила, и ее многочисленные шали всколыхнулись, как бинты мумии.

– Нет! Это серяки злой собаки!

– Не будь такой грубой, Винни, – сказала я.

Девочки переглянулись.

Я нахмурилась.

– Это феерически феноменальные, фетишизированные фекалии.

– Мамочка! – вздохнула Эллен.

– Что это значит? – воскликнула Винни.

Эллен объяснила ей, что к чему, и на стихотворение мистера По пролился целый поток бранных аллитераций. Девочки все еще упражнялись в нестандартных оскорблениях, а я приготовила перо, бумагу и открыла чернильницу: шуточками кошелек не наполнишь.

Мистер Моррис желал получить «нечто свежее. Нечто увлекательное. И мрачное, такое, что заставило бы дам бояться задуть ночью свечу».

Однако попробовали бы вы написать что-то мрачное, когда тут же за столом хихикают две маленьких девочки. Ничего страшного не шло мне в голову, хотя шаткость нашего материального положения сама по себе была по-настоящему пугающим фактором. После того как ушел Сэмюэл, я познала страх нужды. Теперь мне не понаслышке были известны тоска и отчаяние и то, как легко они превращаются в ярость. Но мне не довелось пока лицом к лицу столкнуться с чистой злобой, с темной и жестокой стороной человеческой натуры, привычной к страданиям других людей. Такой опыт необходим, чтоб написать нечто на самом деле леденящее кровь. Он придет ко мне позже.

3

Газовые лампы освещали мерцающим светом гостиную мисс Энн Шарлотты Линч на Вэйверли-плейс, окрашивая интеллигентные лица гостей бледно-оранжевым. Я узнавала завсегдатаев нью-йоркских литературных сборищ, но были и новые лица: чешская поэтесса в цыганских серьгах и свободном одеянии; пожилой мистер Одюбон[19] в костюме из оленьей замши; некий мистер Уолтер Уитмен,[20] который вызывающе одевался в длиннохвостые сюртуки и гофрированные воротнички по моде былых эпох. Угощение разительно отличалось от тех сложных блюд, что обычно предлагались в различных салонах. Мисс Линч угощала собравшуюся у нее пеструю публику просто и безыскусно: сливочным печеньем, итальянским льдом[21] на маленьких блюдечках и чаем. Горничных не было, никто не прислуживал, и все мы находились в равном положении. Не было и никаких заранее подготовленных развлечений. Гостям предлагалось занять себя беседой, поощрялось также чтение коротких отрывков из своих новых произведений и исполнение собственных новейших музыкальных композиций. Во главе угла стояли идеи, мисс Линч на этом настаивала. Сама она была одета так, будто собиралась вести урок в Бруклинской академии благородных девиц (именно этим она занималась в дневное время). На самом деле, атмосфера скромной, искренней интеллектуальности, не опошленной такой грубой материей, как деньги, была бы весьма убедительна, если бы не протянувшаяся до самой Вашингтон-сквер вереница хороших экипажей, поджидающих снаружи. Но иллюзия была очень мила.

С начала званого вечера прошел уже час, и сейчас я потягивала свой чай, оборачиваясь всякий раз, когда в залитой оранжевым комнате появлялся новый гость. Как и все присутствующие, я предвкушала появление мистера По. Казалось, он пленил всех литераторов Нью-Йорка. О чем бы ни заходила речь нынче вечером, будь то жесточайшее перенаселение трущоб Файв-пойнтса,[22] где в одной грязной комнатушке без окон проживало по три семьи ирландских иммигрантов, или работорговцы, которые все чаще хватали свободных негров на улицах Нью-Йорка и потом продавали их где-нибудь на рынках Балтимора и Ричмонда, или равнинные индейские племена, выдавливаемые министерством внутренних дел с их земель, – в конце концов разговор все равно сводился к мистеру По.

– Вы знаете, что он женился на своей двоюродной сестре, которой всего тринадцать? – сказала собеседникам Маргарет Фуллер,[23] когда я проходила мимо них. – Я так понимаю, что сейчас они женаты уже десять лет.

Мисс Фуллер была не только литературным критиком в «Нью-Йорк Трибьюн» мистера Грили,[24] самой читаемой писательницей Новой Англии и одной из немногих американок, которые живут за счет своего литературного труда, но и экспертом по индейским племенам Великих Озер. Сегодня вечером на шерстяном лифе ее платья красовалось напоминающее манишку нагрудное костяное украшение племени потаватоми. Со своим хищным ястребиным носом и пронзительными карими глазами она и сама была похожа на индейского воина.

Хелен Фиск,[25] всего пятнадцати лет от роду, с волосами цвета сливочного масла и мягкая настолько же, насколько жестка мисс Фуллер, сказала:

– Возможно, все южанки рано выходят замуж.

Все вокруг немедленно набросились на мисс Фиск, упрекая ее в незнании южан, которые совсем как мы, лишь чуть-чуть более старомодны. Невысказанная правда заключалась в том, что жители Нью-Йорка полагают все остальное человечество чуть-чуть – или существенно – более старомодным, чем они сами.

Мистер Грили поднял свою чашку с чаем. Ногти его толстых пальцев были постоянно выпачканы типографской краской, хотя дни, когда он лично стоял у печатного станка «Трибьюн», давно миновали.

– Расскажу вам о новой моде, которую я нахожу нелепой. Это так называемая «свободная любовь»; утверждается, что «возвышенная святая любовь» важнее законного брака.

– Тише, – сказала мисс Фуллер, – вас может услышать мистер Эндрюс.

И все беседовавшие обратили взоры на камин, подле которого основатель движения Свободной Любви мистер Стивен Перл Эндрюс[26] что-то настойчиво втолковывал мисс Линч.

– Кроме того, – продолжила мисс Фуллер, – я не уверена, что Эндрюс так уж неправ.

– Только не говорите мне, что вы одна из этих сторонниц свободной любви, – с резиновой улыбкой сказал мистер Грили.

– Нет, но я согласна с ним в том, что супружеские отношения без согласия жены по сути являются изнасилованием.

Мистер Грили словно бы не услышал ее.

– Мы должны спросить у По, что он думает о свободной любви. Кажется, у него есть собственное мнение по всем вопросам.

– Я слышал, что в армии его как-то судили, – сказал дагеротипист Мэттью Брэди.[27] Этот молодой человек носил очки с толстыми круглыми стеклами, которые втрое увеличивали глаза и очень его старили. Когда он пил чай, я заметила, что его руки приобрели темно-коричневый цвет из-за йода, которым он обрабатывал свои «дагеротипы» – портреты, выполненные при помощи света и химических реагентов. Мой муж был уверен, что это поветрие очень скоро выйдет из моды.

– Ничего удивительного. – Мистер Грили проглотил печеньице, и на его длинный серый жакет попадали крошки. – Я слышал, у него слабость к бутылке.

– Как бы там ни было, – сказала мисс Фуллер, – я нахожу его поэзию трогательной, пусть и несколько простоватой, хотя в его рассказах слишком уж много смерти.

– Что же тут странного? – спросила мисс Фиск, и ее желтые локоны почти что задрожали. – Я слышала, что он лишился матери, будучи совсем малюткой.

Мисс Фуллер нахмурилась:

– Бедный По.

Глаза мистера Брэди за стеклами очков стали еще больше.

– Дамы, почему вы всегда это говорите? Женщины вечно устремляются к нему, как будто каждая из них – его давным-давно потерянная мать.

В комнате стало тихо, когда в нее шагнул стройный, безукоризненно одетый мужчина. Мисс Линч с обожанием смотрела на нового гостя, обратив к нему эльфоподобное личико в форме сердечка. Волнистые волосы мужчины не закрывали высокого лба, в оттененных темными ресницами серых глазах светился холодный ум. Тонкие губы под шелковистыми усами были жестко, надменно сжаты. У него была солдатская выправка и такой суровый вид, что создавалось впечатление, будто он вот-вот то ли набросится на первого, кто к нему подойдет, то ли выйдет из комнаты.