Грешные люди. Провинциальные хроники. Книга первая - Анатолий Сорокин

Жить честно, на высоком накале не просто, но комсомол давал такой подзавод. Подлость прет не там, где система непригодна, а жидковатая для смелого шага душонка дает сбой в трудную минуту – ведь и в комсомол вступают самые разные, из одних получаются обычные доносчики на товарища, из других – настоящие друзья. И беда этой системы – она развивает не только лучшие качества личности, но и мелкий подхалимаж, доносительство, желание не честно служить, а скорей выслужиться, что свойственно вообще человеку. И что они с Матвеем поняли как-то сразу, никогда никого не закладывая в корыстных интересах, и не спеша сдавать по первому подозрению, которое не всегда правильно, нередко споря достаточно горячо. Когда был объявлен набор патриотической сельской молодежи в органы государственной безопасности, их пригласили на собеседование, Андриан заколебался и не решился испытывать судьбу. Война развела их дороги, и снова свела, когда Андриан окончательно выписался из госпиталя, приехал в райцентр оформлять нужные документы и столкнулся с Матвеем, который попытался сходу сманить его в свое учреждение, бедствующее кадровыми работниками. Они просидели полдня, но Андриан откровенно и твердо сказал, что не хочет подобной работы, разозлив Матвея. Расстались они недовольные друг другом, уверенные, что разошлись навсегда, но когда Андриан оказался управляющим отделения совхоза, и почувствовав излишне неприятное внимание к своим подопечным, бездоказательно, скорее, для счета выставляемых только нарушителями социалистической законности и поголовно мелкими воришками, пришлось вспомнить о старом друг и заявиться с поклоном, как заявился сейчас, к чужому разве бы он полез с откровениями и желанием кого-то защитить.

– Снова? – не особенно доброжелательно спросил Решетников.

– Дак, в душу твою, куда мне еще, кроме тебя!

– Кто?

– Помощник бригадира тракторной бригады Костюк. Трахомник из трахомноков, легкие в дырках, сам не седне-завтра загнется, а в плугах-тракторах кумекает… Март в разгоне, Матвей Александрович, самый ремонт, а я как без рук, Грабли-бороны, другую мелочевку в МТС не берут…

– Кто у тебя самый старательный?

– Ветераны! Паршук и Егорша.

– Ну, ну, слышал. старательные! Если на зарплату оформить… Паршук, Паршук! – забубнил Решетников, перебирая на столе стопку бумаг, – Ну, вот и малява пока у меня, наверх не ушла.

– Отпустишь, Матвей Александрович? Да нету за ним ничего, голову на отрез, а Паршука я прищучу?

– Который на твоего отца доносил?

– Дак в красных штанах когда…

– А другой?

– Такие уж уродились… Мне бы Андрюху не упустить.

– Суета большая, проверки одна за другой. Под контролем подержать можно, большее не смогу.

– Матвей ты меня знаешь!..

– Не надо, не заводись.

– Да в душу твою! Я куда хошь!

– Вот и не надо, не надо, и так шум создаешь, меня уж предупреждали по дружбе. Себя пожалей и жену с дочкой, тебя выручать будет некому.

Сбегал, называется, спустил пар!

Возвращаться в деревню, зная, что его поездка в райцентр не останется не замеченной и наиболее чувствительные обязательно будут встречать, не было ни сил, ни желания. Столовка уже работала. Заказав непочатый читок и свекольник с яичницей, уселся в дальнем углу. Водку влил решительно, двумя приемами почти без передыху, без охотки приговорил яичницу, а свекольник с тухловатой капустой, поворочав ложкой густое содержимое, оставил почти не тронутым. Других дел в райцентре не было, хотя в МТС неделю как собирался, выехав за поселок, завернувшись в тулуп, лошади дал свободу и задремал, очнувшись у себя на конюшне, разбуженным конюхом.

– Ты че? Ты че, Андриан? Таисия дважды уже прибегали, мужики на взводе – тебя носило куда? В район што ли? Ну-к, ты даешь, управляющий!

– Распрягай. Буду на сеновале. И никому ни гу-гу.

– Дак, а Таисия?

– Да мать твою в кальсоны!

Странно, спал как убитый, как дома давно не дрыхнул, читок, видно, помог, по скрипучим ступенькам крыльца поднимался в сумерках.

– Приехал! – понеслось впереди упреждающим Нюркиным шепотом.

Он прошел молча к столу, породив тревожное оживление, плюхнулся в самодельное креслице, работы местного «краснодеревщика», не скидывая шапки, откинулся затылком на бревенчатую стену, увешанную графиками и плакатами, с броским лозунгом на кумача под потолком и портретом вождя чуть пониже

Понятливо зашелестела газетная бумага, сложенная для самокруток, закружился горьковатый тяжелый дымок, мгновенно наполнив кабинет управляющего.

Но – тишина; крутая пора, перца с аджикой больше чем соли, но какая жизнь – такие и скрытые мысли, других пока не предвидится!

Марток – одевай семь порток, дыбился не на шутку. Посвистывая и погуживая, словно дуя в трубу, в окно хлестала поземка. Было блекло, мрачно, туманно. Вечер. уплотнялся и загустевал. Заработал движок подающий электричество и качающий воду в коровники. Сотрясая стылую землю, в сторону скотного двора прошли два гусеничных трактора, тянущие скирду на тросовой волокуше. Отлаженная работа в деревне продолжалась, сумерки ложилась тихо и незаметно, ничем особенным, если не считать крепнущего ветра, сильней и назойливей торкающегося в стены конторы, не беспокоя управляющего Маевским отделением Кругловского совхоза Андриана Грызлова. Почему тревожил по-волчьи завывающий ветер, Андриан вроде бы не понимал и не думал, сожалея, что не смог помочь Андрюхе, а невольная сумять не исчезала. Отдавала горечью, словно на него и деревню, два года назад занесенную в разряд неперспективных, вот-вот должна была навалиться новая непоправимая беда, которую он ожидает далеко не первый день, и которую уже не осилить: ну, приедут однажды и всех подметут.

Объединение колхозов-совхозов, сселение и укрупнение деревень получило сильный толчок после известной статьи в «Правде» от 4 марта 1951 года секретаря ЦК Никиты Хрущева, просто-таки сорвавшая страну с катушек, со дня завершения войны ожидавшей каких-то существенных перемен, подтверждая оглушительные результаты уже совершенного на этой творчески-созидательной почве и призывающей к новым решительным действиям. И у них в райцентре началась поспешная суета, но скоро появилось перешептывание, что есть другое письмо Никиты Хрущева, уже покаянное к товарищу Сталину о совершенных ошибках, а через месяц закрытое письмо ЦК «О задачах колхозного строительства в связи с укрупнением мелких колхозов», с проработкой и выводами, смысл которого всегда был ему непонятен – как это можно закрывать что-то от народа, дающего тебе власть а ты распоряжаешься закрытым послание для избранных. Проработка была достаточно плотная, местные ретивцы вроде бы успокоилась, сбросив немного парок, но на ус намотали, что и к чему, «укрупнение мелких хозяйств», стояла в самом заголовке, как не крути и не тешься надеждой, и с того времени он и деревня как на иголках, словно под занесенным топором. То, что сторонников у автора-инициатора масштабных перемен более чем достаточно, Андриан особенно не сомневался, поскольку это был повод избавиться от множества излишних вопросов сельского быта, благоустройства, малокомплектных школ и дорог, переложив последствия на государство.

Мужицкое предчувствие беспочвенным не бывает, если уж что-то вошло в голову, то просто не выйдет, будет мучить, тянуть соки, требовать ясности. Похоже, нечто подобное испытывали мужики и бабы, потревоженные очередным утрешним налетом черного воронка, набившиеся в контору, напряженно посапывающие, не расположенные к шуткам и обычному языкастому озорству. Жизнь в страхе как сарай на запоре – запереть, чем найдется, обычную палочку затыкой воткни, никто не выдернет, да положить про запас нечего. Старательно и добросовестно делили мораль, одевались совестью, закусывали долгами в виде облигаций, восхваляли Советскую власть, честнейшую на планете Земля, обкомо-райкомовскую ухоженную элиту, Отца Народов – товарища Сталина.

Странная жизнь складывается у русского мужика во все времена, и самые светлые, и тягостно мрачные, постоянно под строгим контролем. Это только говорят, что так же вот с марта 1861 года крепостного рабства в России не стало, а чем оно лучше Юрьева дня для колхозе? Паспорта и разрешения на свободу перемещения по-прежнему нет на руках, на строительство избенки фактический запрет, что предки поставили до Октябрьской, тем и пользуясь, трудодень ниже предела. Терпеливый, самый морально-совестливый творец великого будущего, устойчивый на земле, не считая еще больших трудоголиков китайского происхождения, равного нет, всем готов помогать, а ему… Ну не на божничку, конечно, че уж про это, но с порядочностью и взаимоуважением в норме; правда, не затевая ни войн, ни междоусобиц, лоб в лоб с забугорным супостатом почти постоянно, доказательством – у него еще предыдущая гимнастерка не износилась. То ли, другое, но лезет и лезет в башку, мать его в печенку, а выключателя нет, приходится переваривать!.. Как незвано-непрошено лезут и к нам: ну, че бы забыли7 И всегда по зубам, по хребту, под дых с полным нашим уважением, а неймется. Еще одну оказию не разгребли, уже другую готовят. Да-аа, Забугорье, конечно, известный супостат-лихоимец, надо бы как-то напрячься и зачистить на раз, чтобы не возвращаться, как говорится, к вопросу продуктивности производства, ну а сами-то у себя? У себя-то мы что, вот что собрались – палкой не выгонишь? Народ, Андриан Изотович! Тот самый, который с войны только вернулся, самого Гитлера укокошил.