Знак Разрушения - Александр Зорич

Яростно-хриплые и одновременно пронзительные звуки харренских длинных труб подняли пехоту в полный рост. Оторвались от земли “башни”. Юркие даллаги в первый раз разрядили пращи и поспешили вперед – озорничать и кривляться перед герверитским строем.

Единым слитным движением опустились копья первых шести шеренг. В каждой сотне тяжелых пехотинцев был свой барабан, способный вместить четыре ведра браги и оттого называвшийся “большим бражником”. Сто двадцать “бражников” начали отбивать ритм мерных шагов.

Страшный гул харренских барабанов сам по себе уже мог заставить разбежаться любую толпу дикарей. Элиен вознес хвалу Гаиллирису, что рожден северянином, а не герверитом, ибо лесным варварам сейчас суждено получить жестокий урок от весьма просвещенных учителей.

“Бражники” участили бой. Пехота ускоряла шаги, почти уже срываясь на бег. Элиен в сопровождении грютов и таркитов последовал за ними, вверяя свой рассудок пьянящему предвкушению сечи.

Даллаги в последний раз осыпали герверитов камнями и разбежались на фланги.

“Бражники” перешли на частую трескучую дробь. На расстоянии в полсотни шагов пехота взревела “Энно!” и бросилась на герверитов бегом, сохраняя образцовую нерушимость строя.

Нет ничего неизменного. Вино уходит в уксус, лед – в воду, человек – в землю.

Первые ряды герверитов, не смущаясь, показали харренской пехоте спину и стремительно отступили, обнажив невиданное зрелище: стену из цельножелезных поясных щитов. Из-за этой стены практически в упор по тяжеловооруженным ударили подозрительно короткие луки, толком разглядеть которые было непросто.

Короткие массивные стрелы скрывали в себе, похоже, страшную пробивную силу, потому что первая шеренга харренской пехоты рухнула как подкошенная. Рухнула почти в полном составе; строй мгновенно сломался.

Элиену некогда было раздумывать над устройством нового оружия герверитов. Некогда было строить догадки, откуда оно взялось и какие бедствия сулит в будущем. Было совершенно ясно одно: стоит промедлить под обстрелом – и после двадцатого залпа от его армии останется менее, чем ничто.

Отступать значило погубить армию. Стоять на месте значило погубить армию. Оставалось как можно быстрее добраться до совсем близких врагов и забить им в глотки их поганые луки-коротышки.

– Повторить пехоте приказ “наступление бегом”, да погромче! Подать сигнал коннице и гвардии! То же самое, “наступление бегом”! Фарамма! – это уже к грюту, который озабоченно следил за передним краем. – Направляйтесь со своими к Кавессару и помогите ему. Цельте только в стрелков. Пехоту растопчем сами. А ты, – бросил Элиен Сфорку, начальнику над вспомогательной пехотой, таркитами и даллагами, – веди своих к гвардии, займи ее место и наблюдай за лесом.

Пехота все-таки добежала до герверитских стрелков, добежала по трупам своих и, озверевшая, мгновенно взломала железную стену невиданных щитов.

В то же время на фланги герверитов обрушилась кавалерия Кавессара, грютские стрелы и гвардия.

Элиен не был трусом. Более всего ему сейчас хотелось крушить налево и направо уродливые герверитские шлемы. Но, как учил Эллат, “хорошо, если военачальник зарубит несколько неприятелей в пример своему воинству; но плохо, очень плохо, если несколько неприятелей зарубят его – тогда гибель многих из-за смерти одного неизбежна”.

Элиен, оставшийся позади своих рядов, с наслаждением наблюдал, как гервериты уступают натиску вышколенной харренской армии. Как один за другим падают шесты с полотняными листьями вяза – герверитские знамена. И только Октанга Урайна Элиен не мог высмотреть нигде.

Где прячется и что себе думает этот выскочка? Где, в конце концов, его доморощенная военная хитрость? Какие-нибудь облепленные смолой и соломой горящие свиньи, что бегут с визгом из того паршивого леска, или пятьсот колдунов-недоучек, переодетых Воинством Хуммера? Чего еще ждет этот ублюдок?

Когда казалось, что гервериты уже полностью сломлены и вот-вот ударятся в повальное бегство, любопытство Элиена было удовлетворено. Тот неслышный доселе звук, который будил необъяснимое беспокойство еще до начала битвы, набрал силу, и теперь его услышали все.

Так не кричит птица, не рычит зверь, не стонет человек – так, наверное, вопила Сармонтазара на Заре Дней, когда из ее чрева исторгались Хелтанские горы, Орис и море Фахо. Копье Кавессара, на котором только что поселился невезучий герверит, нe выдержало тяжести неприятельского тела и сломалось. В пальцах Фараммы лопнула натянутая тетива.

Гервериты дружно подхватили этот нечеловеческий рев и запели. Мир изменялся.

Лес полыхнул прозрачным серебристым пламенем, и между деревьев появились они. Элиен понял, что наступил решающий час. Подгоняя перепуганного коня, который все норовил своротить вправо, к Сагреале, он помчался на правый фланг, где застыла в нерешительности вспомогательная пехота.

Теперь он начал понимать истинное значение своего сна. Из леса выходили, точнее, вытекали – словно бы струились в нескольких пальцах от земли – невиданные существа. И это были отнюдь не пятьсот колдунов-недоучек, переодетых Воинством Хуммера. Это было само Воинство Хуммера.

Люди? Птицы?

Их головы напоминали человеческие, но носы были ближе по форме к клювам и, видимо, заменяли им заодно и рты, которых не было. Глаз этих тварей Элиен не увидел. Не то шлемы с прорезями, не то костяные наросты, увенчанные ровным гребнем из перьев, скрывали все подробности.

Тела исчадий Хуммера были сплошь покрыты крохотными серебряными чешуйками. Ноги сгибались в коленях не вперед, а назад и вместо ступней имели огромные когтистые лапы, руки же были в точности человеческими. Последнее показалось сыну Тремгора особо омерзительным. В довершение всего существа были наделены вполне человеческими признаками пола и, судя по таковым, все сплошь являлись мужчинами.

Существа не несли щитов, но были вооружены мечами, и мечи эти не были порождением кузнеца-человека. Более всего они походили на тонкие и узкие осколки морского льда – темные, зеленовато-голубые, изогнутые серпообразно. Существ было около шести сотен – это Элиен отметил про себя совершенно машинально, как и любой военачальник с опытным глазом.

Они вышли и выстроились напротив оробевших тар-китов, не прекращая, а. лишь усиливая и усиливая до нестерпимой мощи свой боевой крик; казалось, в уши ввинчиваются граненые рубины, а в сердце ледяной острогой входит Коготь Хуммера.

Но самым страшным оказался не крик.

Самое страшное началось, когда они прыгнули – все разом, прямо с того места, где стояли, без разбега, с расстояния около пятнадцати шагов. Мало кто из таркитов успел выставить меч или закрыться щитом… Но каждый из тех, кто все-таки успел, перед смертью видел, как раскалывались, разлетались на мельчайшие осколки мечи при соприкосновении с серебристой чешуей чудовищ, в то время как их мечи-серпы с легкостью вспарывали и кожу щитов, и кожу людей. Края ран вспыхивали прозрачным пламенем и быстро обугливались, но кровь отнюдь не сворачивалась и хлестала вовсю.