Ослиная скамья (Фельетоны, рассказы) - Бранислав Нушич

- Ты - Солнце. Стой здесь и потихоньку вращайся на одном месте.

Затем вызывал кого-нибудь ростом поменьше и говорил ему:

- Ты - Земля. Ты тоже вращайся вокруг своей оси и в то же время бегай вокруг Живка. Он хоть и большой осел, но сейчас изображает Солнце.

Потом учитель вызывал меня (в классе я был самым маленьким) и говорил:

- Ну, а ты - Луна. Ты должен бегать вокруг Земли и вместе с ней вокруг Солнца, вращаясь в то же время вокруг своей оси.

Так наглядно объяснив нам, учитель брал указку, становился в стороне, словно укротитель зверей, готовый в любую минуту за малейшую оплошность ударить указкой по голове. По его команде начиналось такое вращение, какого никто не видел от сотворения мира. Не сделав и одного круга, все трое без сознания валились на пол. Первым падал я - Луна, на меня валилась Земля, а на нее обрушивалось Солнце. Получалась невообразимая свалка - не разобрать, кто Луна, кто Земля, а кто Солнце. Было видно только ногу Солнца, нос Земли и зад Луны. Учитель же с гордым видом стоял над этой грудой тел и невозмутимо объяснял остальным ученикам строение солнечной системы.

А учитель немецкого языка! Маленький, плешивый, очки надеты так низко, будто глаза у него расположены на щеках. Как сейчас помню и никогда не забуду все его объяснения. Вот, например, с каким блеском и как доходчиво объяснял он нам роль вспомогательных глаголов в немецком языке:

- Вспомогательный глагол, дети, это такой глагол, который помогает основному, главному глаголу. Например, я окапываю виноградник. В данном случае я есть глагол graben, следовательно - ich grabe. Но день короткий, и graben один не успеет окопать виноградник. Что делать, как быть! Зовет он своего соседа haben'a и говорит ему: а ну-ка, haben, помоги мне перекопать виноградник. Haben, добрый сосед, пришел к нему, и стали они работать вместе. Получается - ich habe gegraben. Haben, значит, является вспомогательным глаголом... В другой раз graben окучивал кукурузу и видит, что ему опять не успеть закончить работу. Что делать? Как быть? Не звать же на помощь haben'a: ведь он уже раз помогал ему. И решил он позвать другого соседа - werden'a. Werden тоже оказался хорошим человеком и пришел на помощь соседу. Принялись они вместе за работу, и получилось ich werde graben. Werden, следовательно, тоже вспомогательный глагол. Все поняли, дети?

Мы отвечаем хором: поняли!

А на экзамене учитель вызвал меня и спросил:

- Проспрягай-ка, малыш, глагол schreiben.

Я собрался с силами и выпалил:

- Schreiben... schreiben... schreiben... schreiben - xoзяин... перекапывал виноградник... и вот... вот зовет соседа werden'a... a werden не может прийти к нему.

- Плохо, очень плохо, ступай на место! - Учитель ставит мне единицу, и я блистательно проваливаюсь.

Вот так, из-за всяких недоразумений провалился я еще по двум-трем предметам и остался на второй год.

До сих пор помню, как я шел на экзамен в то утро. Мать надела на меня белую рубашку с кружевным воротничком, новый костюм, подрезала ногти, причесала меня на пробор, дала чистый носовой платок, поцеловала в лоб и сказала:

- Порадуй меня, сынок!

А отец, когда я поцеловал ему руку, сказал:

- Если ты, сынок, придешь с экзамена и скажешь - "сдал", получишь вот этот золотой дукат. - И он показал мне совсем новенький дукат. - А провалишься, так лучше домой не приходи - изобью до полусмерти.

Благополучно провалившись на экзамене, я остановился за воротами гимназии и задумался.

"Розог мне не избежать и дуката не получу. Сразу два наказания. Отец все равно накажет, так пусть хоть дукат будет мой".

Меня осенила счастливая мысль, и я помчался по улице, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге. Прибежал домой, подошел к отцу и матери, поцеловал им руки и весело крикнул:

- Сдал, отлично сдал экзамен!

От радости у родителей потекли слезы, а отец засунул руку в карман и дал мне тот самый новенький дукат.

Потом, конечно, я получил розги, но зато я получил и дукат. Впрочем, это мелочь, я вспомнил о ней мимоходом, чтобы отметить, как один раз в жизни я и за розги получил гонорар.

К этому времени относится и моя первая любовь. Впрочем, тут нет ничего удивительного: ведь многие школьники влюбляются, когда остаются на второй год, а может быть, и наоборот, на второй год они остаются из-за любви.

Я терпеть не мог математику; тем более удивительно, что моей первой любовью оказалась дочь учителя математики. Мне было тогда двенадцать лет, а ей девять, и она училась в третьем классе начальной школы. Чувство наше было сильным, и мы вполне серьезно объяснились друг другу в любви. Как-то раз во время игры в прятки мы вместе залезли в пустую бочку, в которой моя мать квасила капусту на зиму. Здесь я признался ей в любви. До сих пор, проходя мимо пустых бочек, я вспоминаю этот случай и испытываю неизъяснимое волнение.

Однажды мы встретились после уроков и вместе пошли домой. Я дал ей крендель, который покупал каждую пятницу на деньги, выигранные в четверг в орлянку, и серьезно спросил:

- Перса, - так звали девочку, - как ты думаешь, отдаст тебя отец за меня замуж, если я посватаюсь?

Она покраснела, опустила глаза и от волнения разломала крендель на три части.

- Не думаю, - ответила она вполголоса.

- А почему? - спросил я, и от огорчения у меня на глаза навернулись слезы.

- Потому что ты плохой ученик.

Тогда я поклялся ей, что день и ночь буду зубрить таблицу умножения, только бы исправить отметку. И я учил. Учил так, как только может учить таблицу умножения влюбленный, и, разумеется, ничего не выучил. Двойка у меня стояла и раньше, а теперь после усиленной зубрежки я получил единицу.

В следующий четверг я ничего не выиграл в орлянку, но зато в пятницу утром забрался в платяной шкаф и срезал с отцовской одежды двадцать пуговиц, продал их за десять пара 1, купил крендель, а в полдень уже ждал у школы, когда выйдет Перса. Я признался, что дела обстоят еще хуже, так как по арифметике я получил единицу. С болью в голосе она ответила:

1 Пара - мелкая монета.

- Значит, я никогда не буду твоей!

- Ты должна быть моей, если не на этом, так на том свете.

- Что же нам делать? - спросила она с любопытством.

- Давай, если хочешь, отравимся.

- Как же мы отравимся?

- Выпьем яд! - предложил я решительно.

- Ладно, я согласна, а когда?

- Завтра после полудня!

- Э, нет, завтра после полудня у нас уроки, - сказала она.

- Да, - вспомнил и я. - Я тоже не могу завтра, потому что мне запишут прогул, а у меня их и так двадцать четыре. Давай лучше в четверг после полудня, когда нет уроков.

Она согласилась.

В следующий четверг после полудня я утащил из дома коробку спичек и пошел на свидание с Персой, чтобы вместе с ней отправиться на тот свет.

Мы сели у них в саду на траву, и я вытащил спичечный коробок.

- Что мы будем делать? - спрашивает Перса.

- Будем есть спички!

- Как есть спички?!

- Да вот так, - сказал я, отломал головку, бросил ее на землю и принялся жевать палочку.

- А зачем ты бросил это?

- Да это противно.

Она решилась, и мы стали есть палочки. Съев три штуки, Перса заплакала.

- Я больше не могу, я никогда в жизни не ела спичек, больше не могу.

- Ты, наверное, уже отравилась.

- Может быть, - ответила она. А я съел еще девять палочек и тоже потерял аппетит.

- Что же теперь будем делать? - спросила Перса.

- Теперь разойдемся по домам и умрем. Сама понимаешь, стыдно, если мы умрем в саду. Ведь мы из хороших семей, и нам нельзя умереть, как каким-то бродягам.

- Да! - согласилась она, и мы разошлись.

Дальнейшие события развивались следующим образом. Перса пришла домой и попросила мать приготовить ей постель, чтобы лечь и спокойно умереть. Тут же она призналась, что отравилась палочками, которые ела вместе со мной. Мать Персы, несмотря на столь трагическое положение ее дочери, сказала:

- Ну, раз ты могла есть палки в саду, так получай их и дома!..

А что было дальше, вы, конечно, догадались.

Из-за этой порки Перса страшно возненавидела меня. Так окончилась моя первая любовь.

Моя вторая любовь была еще более роковой. Я влюбился в дочь дьякона и написал ей письмо. А письмо вместо дочери получил сам дьякон и однажды в какой-то большой праздник после обедни отколотил меня прямо на церковном дворе.

Мою третью любовь я не помню. Знаю только, что любил какую-то девушку, она меня тоже любила, но как она выглядела, не могу вспомнить.

Моей четвертой любовью была вдова. Я любил ее, но признаться не смел, потому что она была на двадцать два года старше меня. Между прочим, и не было никакого смысла признаваться, ибо, как я потом узнал, она любила какого-то пожарника.

Моя пятая любовь - воистину мой пятый позор. Не решаюсь и сказать, в кого я влюбился, скажу только, что из-за этого моя мать уволила ее.

Шестая любовь совпала с моим первым бритьем. На самом деле у меня даже следов бороды не было, но я влюбился в дочь парикмахера. Я каждый день ходил бриться и в зеркало видел ее, когда она выглядывала из-за занавески. По этой причине лицо у меня было все исцарапано, а через двадцать дней стало похоже на спелый помидор. Но любовь все выдерживает. Когда же я заметил, что парикмахер догадался о моих симпатиях к его дочери и нарочно стал брить меня без мыла самой тупой бритвой, пришлось отказаться от бритья, а вместе с ним и от любви.