Тринадцатая сказка - Диана Сеттерфилд

Я ухаживала за книгами, как иные ухаживают за могилами своих близких. Я очищала их от пыли, подклеивала поврежденные листы. И каждый день я открывала какой-нибудь том и прочитывала несколько строк или страниц, позволяя голосам забытых покойников прозвучать у меня в голове. Чувствовали ли они, эти мертвые писатели, что кто-то читает их книги? Появлялся ли тоненький лучик света в окружающем их потустороннем мраке? Ощущала ли бессмертная душа соприкосновение с разумом читающего? Надеюсь, что да. Ведь это, наверное, так одиноко – быть мертвым.

Я заметила, что при описании своей жизни все время откладываю напоследок самое важное. Вообще-то я не из тех людей, кто готов излить душу первому встречному. Преодолевая свою обычную сдержанность, я упомянула здесь о многом, но до сих пор обходила стороной одну вещь, действительно достойную упоминания.

И все же я об этом напишу. «Молчание не является естественной средой для историй, – сказала мне однажды мисс Винтер. – Историям нужны слова. Без них они блекнут, болеют и умирают, а потом их призраки начинают нас преследовать, не давая покоя».

Она совершенно права. Итак, вот моя история.

Мне было десять лет, когда я открыла тайну, хранимую моей мамой. Особая значимость открытия заключалась в том, что тайна должна была принадлежать не столько ей, сколько мне. Это была моя тайна.

В тот вечер мои родители отправились в гости. Подобные визиты они совершали не часто; меня же в таких случаях отсылали к соседке, миссис Робб. Мне там не нравилось – соседний дом был построен по одному проекту с нашим, но при этом являлся его зеркальной копией, и такая «перевернутая планировка» вызывала у меня что-то вроде морской болезни. Узнав о родительских планах на вечер, я в очередной раз объявила себя достаточно сознательной для того, чтобы провести дома несколько часов без надзора. Я не очень рассчитывала на успех, но отец, выслушав меня, неожиданно согласился. Мама позволила себя уговорить, поставив условием, что миссис Робб зайдет меня проведать в половине девятого.

Они ушли из дому в семь часов, и я отметила это событие, торжественно выпив стакан молока на диване в гостиной и преисполнившись гордости: я, Маргарет Ли, достигла возраста, позволяющего оставаться дома одной. Покончив с молоком, я вдруг обнаружила, что не знаю, как распорядиться обретенной свободой. Для начала я отправилась в путешествие по дому, дабы уточнить пределы этой самой свободы: гостиная, прихожая, туалет на первом этаже. Все здесь было как всегда. Ни с того ни с сего мне вспомнился мой давний детский кошмар из серии о волке и трех поросятах: «Сейчас натужусь, дуну и домик разнесу!» Серому волку не составило бы труда сдуть с лица земли жилище моих родителей. Просторные комнаты с непрочными на вид стенами и хрупкой мебелью наверняка рассыпались бы, как построенный из спичек шалаш, даже не от дуновения, а от одного лишь сердитого взгляда волка. В любом случае легкого волчьего свиста было более чем достаточно для того, чтобы обитатели этого домика лишились своего укрытия и достались на съедение серому хищнику. Я пожалела, что нахожусь не в магазине, где мне нечего было бояться. Волк мог бы тужиться и дуть до скончания века: под защитой книжных стеллажей, удваивавших толщину стен, мы с отцом были там как в неприступной крепости.

На втором этаже я зашла в ванную и начала рассматривать себя в зеркале. Мне хотелось удостовериться в том, что я выгляжу как вполне взрослая и самостоятельная девочка. Склоняя голову то к левому, то к правому плечу, я изучала отражение под разными углами, надеясь увидеть что-то новое. Но в зеркале была всего лишь я, глядевшая оттуда на саму себя.

Моя собственная комната не обещала никаких открытий: я давно уже изучила каждый ее дюйм. Поэтому, пройдя мимо нее, я толкнула дверь в комнату для гостей. Строгий платяной шкаф и гладкий туалетный столик лицемерно намекали на возможность найти здесь одежду и привести в порядок свою внешность, но, даже не зная заранее, ты уже догадывался, что за этими дверцами и внутри этих выдвижных ящиков находится только пустота. Аккуратно заправленная постель с разглаженными складками и безжизненно-тощими подушками не вызывала желания на ней поваляться. Эта комната именовалась гостевой, но у нас никогда не бывало гостей. Здесь обычно спала моя мама.

В растерянности я вышла из комнаты и остановилась на верху лестницы.

Вот оно. Обряд посвящения. Я одна дома. Значит, я уже не «ребенок младшего возраста», и завтра на детской площадке я смогу сказать: «Прошлым вечером меня не отсылали к няне. Я была дома одна». Представляю, как вытаращат глаза другие девочки. Я долго ждала своего часа, но когда он наконец пришел, я оказалась к этому не готова. Раньше мне думалось, что перемена произойдет автоматически, и, впервые предоставленная самой себе, я смогу хотя бы одним глазком увидеть образ того взрослого человека, каким мне суждено стать. Я ожидала, что мир сразу же изменит свой привычный детский облик и продемонстрирует мне таинственную взрослую сторону жизни. Вместо всего этого, став свободной, я почувствовала себя еще более беспомощным ребенком, чем прежде. Что же со мной было не так? Неужели я никогда не найду способ повзрослеть?

Я уже начала подумывать о визите к миссис Робб, но тут мне вспомнилось местечко получше. Я легла на живот и заползла под отцовскую кровать.

Пространство между полом и низом кровати заметно уменьшилось с той поры, как я была здесь в последний раз. В плечо мне уперся «курортный» чемодан, всегда одинаково серый – как при дневном свете, так и сейчас в полумраке. В нем хранились вещи для летнего отдыха: темные очки, запасные фотопленки, мамин купальный костюм, который она ни разу не надела, но и не решалась выбросить. С другого боку находилась картонная коробка. Повозившись с ее крышкой, я засунула руку внутрь. Спутанная гирлянда лампочек для рождественской елки. Переложенные ватой елочные украшения. Когда я лазила под кровать в прошлый раз, я свято верила в Деда Мороза. Теперь я была уже не столь наивна. Значило ли это, что я повзрослела?

Выбираясь из-под кровати, я задела локтем старую жестянку из-под печенья. Еще одна знакомая вещь: сколько помню, она была здесь всегда. Картинка с шотландскими утесами на плотно пригнанной крышке, которую мне все равно не открыть. Рассеянно, скорее по старой привычке, я попробовала – и крышка с такой легкостью поддалась моим окрепшим пальцам, что я даже вздрогнула от неожиданности.

Внутри обнаружился паспорт отца и всякие официальные бумаги – одни напечатанные, другие написанные от руки. Там и сям мелькали печати и подписи с длинным росчерком.

Для меня слова «видеть» и «читать» давно уже значили одно и то же. Я бегло просмотрела бумаги. Свидетельство о браке моих родителей. Мое свидетельство о рождении – красными буквами на толстой бумаге кремового цвета. Подпись отца внизу. Я аккуратно сложила документ, переместила его в стопку к уже просмотренным и взяла следующий. Он был точь-в-точь таким же. Это меня озадачило. Зачем мне два свидетельства о рождении?

И тут я увидела отличие. Те же имена отца и матери, та же дата рождения, то же место, но другое имя.

Что произошло со мной в тот момент? Все в голове моей мгновенно распалось на мелкие частицы, а затем восстановилось уже в совершенно ином виде – это было одно из тех калейдоскопических превращений, какие порой претерпевает наш мозг.

У меня имелась сестра-близнец.

Я все еще была в смятении, когда мои любопытные пальцы машинально развернули следующий лист.

Свидетельство о смерти.

Моя сестра умерла.

Этим объяснялось многое.

Хотя и потрясенная внезапностью открытия, я в глубине души почти не удивилась. Сколько я себя помнила, у меня всегда было такое чувство – или даже не чувство, а знание, ввиду своей привычности не нуждавшееся в словесной формулировке, – будто рядом со мной постоянно присутствует нечто. Едва уловимое изменение в структуре воздуха по правую руку от меня. Сгусток света. Какое-то присущее только мне свойство, вызывавшее колебания в пустом пространстве. Мой бледный призрак.

Прижав обе руки к правому боку, я наклонила голову вправо, почти касаясь носом плеча. Эту позу я инстинктивно принимала всякий раз, когда испытывала боль, растерянность или какое-либо затруднение. Прежде я об этом не задумывалась, но теперь поняла смысл жеста: я искала свою сестру-близнеца. Искала там, где ей полагалось быть. Рядом со мной.

Понемногу мир возвращался на круги своя, и я подумала, глядя на два листка бумаги: «Так вот оно что». Потеря. Тоска. Одиночество. Странному ощущению, всегда бывшему со мной и отдалявшему меня от прочих людей, наконец-то нашлось объяснение. Все дело в моей сестре.

Прошло много времени; внизу хлопнула дверь черного хода. Я поднялась на ноги – онемевшие икры покалывало – и вышла на лестничную площадку второго этажа как раз к тому моменту, когда миссис Робб появилась у подножья лестницы.