Милиция плачет - Александр Георгиевич Шишов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Иван Иванович, — представился он, — член парткома.
Обычный советский служащий, в тёмном костюме и немодном узком галстуке, без пальто и шапки, улыбается, зубы красивые, свеже подстрижен, пахнет парикмахерской. В руках белая новая картонная папочка на завязках, на обложке кроме слова «Дело» никаких надписей.
— Так, кто здесь у нас? — по-деловому продолжил он, сел за стол, достал из папки единственный листик и стал его неторопливо просматривать. Это был список с нашими фамилиями.
Мы по очереди представились, он поставил закорючки напротив фамилий, положил список поверх папочки, откинулся на спинку стула, закинул ногу за ногу, и молча, с вежливой улыбочкой, принялся нас рассматривать, переводя взгляд с одного на другого.
Нас почему-то на разговор не тянуло. Ожидая его дальнейших действий, всем своим молчаливым видом подчеркивали внимание и уважение. Внешне вели себя независимо, стараясь предугадать, чем для нас плохим может окончиться визит представителя всесильного парткома, трепет перед которым, как инфекционное заболевание, вирусом трусости передается из поколения в поколение, и мы, как ни прискорбно, — не исключение из правил.
Пауза явно затягивалась, у нас к нему вопросов не было, кроме одного, когда он отсюда свалит, зато в глазах светилась нежная доброжелательность и полная готовность к сотрудничеству. Где-то в подсознании созревало чувство вины.
Наконец, он перестал улыбаться, серьёзно обвел нас глазами и негромко заговорил о связях между нашими институтами, о том, что мы полномочные представители Одессы, что по нам судят и о нашем институте, и о нашем городе. На протяжении его выступления мы активно кивали головами, соглашаясь со всеми тезисами. Затем Иван Иванович перешёл к вопросам:
— Дипломники? Хорошо. Пятый курс? Хорошо. А кто по специальности? Криогенная техника! Хорошо, нужная профессия.
Не знаю, о чем думают кролики, замерев перед удавом, но если мы и испытывали в данный момент схожие ощущения, то к ним добавилось жгучее подсознательное желание оправдываться. В данной ситуации даже произнесенное романтическое название нашей редкой холодильной специальности казалось до обидного мелким и невыразительным.
Было понятно — ещё пара общих вопросов, и вся эта прелюдия кончится. Он и так уже много сказал, подводя, как мне казалось, к главной теме разговора. С противным ощущением горечи во рту я неотвратимо ожидал неприятного разговора с абсолютно непредсказуемыми выводами и последствиями.
Но не тут-то было. Он замолчал, вложил, предварительно пробежав глазами, листик в белую папочку, неторопливо завязал тесемочки, и спросил:
— А где ваши коллеги проживают?
Мы с радостным облегчением начали объяснять, на каком этаже и как найти, но он поднятой ладонью остановил наши порывы и обратился прямо ко мне:
— Пойдем, проведёшь. Покажешь, где живут ваши товарищи.
Такого оборота я не предвидел, от неожиданности (а я уже успел самодовольно расслабиться) у меня пропал голос и только растерянным кивком головы я смог подтвердить его приглашение. И приглашение ли это?
Пока я выбирался из-за стола, стараясь попасть ногой в один сапог, теряя второй, застегивал на них змейки и засовывал вылезшую рубашку за пояс брюк, мозг лихорадочно работал.
«Если спросит в лоб по поводу папы полковника, скажу, что да, полковник, но авиации, Шура перепутал. А вот если будет ходить вокруг да около, буду отвечать нейтрально. Работать под умного дурака. А может, ему ничего и спрашивать не надо, он и так знает по секретным спискам, что там нет фамилии моего отца. Что тогда? Собственно говоря, ни я, ни Шура закон не нарушали. Пошутили, а нам поверили. Если у него есть специальные списки, скажу, что я на маминой фамилии, а папина не разглашается из соображений совершенной секретности. Разведчик в тылу врага».
Путаница в голове приняла хаотический характер, мысли скакали кузнечиками, попахивало ранним маразмом.
В коридоре, поддерживая мою уверенность, что мы оба прекрасно знаем, о чём идет речь, Иван Иванович меня непринужденно спросил:
— Отец какого года рождения.
— Двадцатого, — сказал я чистую правду.
— Значит воевал. Сейчас служит?
— На пенсии, — опять чистую правду сказал я.
— И не работает?
— Работает, — не соврал я.
— По специальности? — в вопросе прозвучал неподдельный интерес.
— В пароходстве, — опять же правду и только правду.
— Да, я и забыл, у вас же портовый город. Нужно, нужно… — что-то ещё он хотел добавить, но мы уже успели дойти до искомой комнаты.
Быстренько, не теряя драгоценные секунды на стук и прочие культурные нежности, я резко открыл дверь и в лучших традициях военно-морской подготовки рявкнул:
— Товарищи офицеры!
И после того, как убедился, что в комнате хоть кто-то есть, добавил, обращаясь к члену парткома, заполняя возникшую тишину патриотической трескотней:
— Мы все офицеры. Лейтенанты Военно-морского флота запаса. Минно-торпедная служба. БЧ-3. Прошли сборы в Севастополе на БПК «Сметливый», там же приняли присягу на верность своему народу, советской родине и советскому правительству.
После этого, как мне казалось, неопровержимого подтверждения лояльности и преданности советской власти я, как сдувшийся воздушный шарик, на последнем выдохе представил:
— Иван Иванович, член парткома.
Отойдя в сторону, вежливо пропустил его вперед и, стараясь не шуметь, быстро выскользнул в коридор, аккуратнейшим образом прикрыл за собой дверь и быстрым неслышным шагом, с пятки на носок, переходящим в спортивную ходьбу, рванул обратно.
В общежитии топили хорошо, но меня бил мелкий озноб, горели щёки и подташнивало.
Страшно тянуло закурить, в коридоре маячить не хотелось, на улице мороз, а вот в умывальнике — в самый раз. Под струей холодной воды долго держал лицо, подставляя то правую щёку, то левую, лоб, опять щёки. Стало легче, обтер лицо руками, руки об джинсы и, вытащив двумя ещё влажными пальцами из заднего кармана мятую пачку, постучал по донышку и подхватил губами выскочившую сигарету.
«Противно, унизительно и всё-таки непонятно. Что это было? И что, собственно говоря, произошло? Ровным счетом ничего. Пришёл вежливый мужик, поулыбался, задал несколько вопросов, без претензий, без нажима. Может, работа у него такая, по воскресеньям в общежитии приезжих навещать? Может, и не специально он после злополучной пятницы у нас в комнате появился? По плану — стечение обстоятельств.
Ой, не верится в случайную встречу, ой, не верится… Так зачем он приходил? Давление авторитетом? Но кроме того, что он член какого-то парткома, мы ничего о нём не знаем. И вёл он себя весьма корректно, не давил, не угрожал, разговаривал мягко, с заинтересованностью. Вот именно, мягко. Даже слишком. Но что в этом плохого? А что хорошего? Непонятно… Прямо-таки контакт с инопланетной цивилизацией — говорим на
