Буря на Волге - Алексей Салмин

— Да, Миша, на денежки все можно купить, — сказал Чилим, и мысли его перекинулись в деревню; вспомнилась оставленная больная, голодная мать, вспомнилась Наденька, умерший ребенок... Воспоминания еще сильнее разожгли боль в руке и тяжелым камнем легли на сердце.

— Как ты думаешь, Миша, откуда мог взяться такой богатый ребенок? — спросил Чилим Ланцова.

— Да уж, надо полагать, не от деревенской девки...

Чилим задумался. Вспыхнувшая внезапно мысль взволновала его. Вспоминались обидные слова, брошенные Наденькикой матерью: «А вот этого цыганенка куда денете?»

— О чем так крепко задумался? — спросил Ланцов.

— Да мать не знай как дома живет,— ответил Чилим.

— Вот и приехали! — проворчал ездовой, сворачивая к двухэтажному дому на крайней улице, где временно поместился госпиталь.

- Ты в этот же? — спросил Ланцов Чилима

— Наверное, сюда, сейчас узнаем.

Чилим помог ему сойти, и, поддерживая друг друга, они заковыляли в приемную.

В госпитале приняли не сразу. Вначале разместили тяжелораненых, а потом очередь дошла до Чилима с Ланцовым. Поместили друзей в одну палату. Отмыли фронтовую грязь и начали лечить. Чилим быстро пошел на поправку. Через месяц он уже свободно владел рукой. Раненых то и дело привозили в госпиталь, и Чилима с Ланцовым уже направили в команду выздоравливающих. А еще через три недели Чилим явился в свою роту совершенно здоровым.

Шел декабрь...

«И за какие такие грехи несем мы все эти страдания?» — думал Чилим, глядя на закутанных в шинели и желтые башлыки, скрюченных морозом товарищей.

— Васяга пришел, Васяга! — кричали одновзводцы и, протискиваясь сквозь тесные окопы, жали руку Чилиму. От этих крепких пожатий, ласковых взглядов и в холодном окопе Чилиму становилось теплее. Особенно заботливо встретил его Бабкин. Обнимая Чилима, он спрашивал:

— Хочешь чаю? А, може, консерву откупорить? Давно берегу, только для тебя.

- Неплохо бы с дороги-то подзаправиться!

— Ну вот и хорошо, я сейчас. — Бабкин торопливо достал из вкопанной в стену печурки кружку с кипятком, из кармана обгрызанный кусок сахара, все это быстро

сунул и руки Чилиму и начал вскрывать ножом консервную банку.

— Закурить хочешь? — с хитрой улыбкой спросил Бабкин. — Вот табачок — прямо прелесть...

Чилим завернул козью ножку, затянулся и, переводя дух, закашлялся, затем резким движением отбросил в сторону цигарку.

— Ну и прелесть, да с такого все крысы подохнут...

— Это подарок от самой главной бабушки, Марьи Федоровны. — Кто она такая, ваша Марья Федоровна? — Ну, брат, ты в госпитале весь устав забыл, это царева мамаша такого славного табачку прислала. Наверное, ей каждый день тысячу раз икается, когда солдаты благодарят ее по матушке за такие гостинцы.

— Ну, как вы тут живете? — спросил Чилим.— Мерзнете?

— Да привыкаем понемножку, только вот руки да ноги дьявольски мерзнут. Валенки пора бы получить, а все не дают.

— Эх, сказал тоже! — заметил один из солдат.— Знаешь, когда их пришлют? В апреле на будущий год,

— А на что они нам тогда?

— Тоже для насмешки, — добавил Бабкин.

— Чилим! — раздалось из хода сообщения. — Живо к командиру полка!

Дернов, старый знакомый Чилима, который был уже в чине полковника, весело поздоровался с ним и сказал:

— Тебя, брат, вызывает начальство.

Чилим направился в штаб корпуса. «Зачем же я понадобился там?» — думал он, торопливо шагая через лесок к шоссейной дороге.

— Пропуск! — крикнул часовой на мосту.

— Ствол, — тихо произнес Чилим, — Мушка,— ответил часовой. Чилим, гулко стуча сапогами под арками моста, приближался к штабу.

— Имею честь явиться! Рядовой третьей роты Сибирского полка Чилим! — отрапортовал он, войдя в кабинет генерала.

...Через четверть часа Чилим шел обратно. «Вот теперь бы встретить Ланцова, увидел бы, что и мы не лыком шиты... Гм, георгиевский кавалер! Говорят, почет».

С этими мыслями Василий вернулся в расположение полка. Вскоре по ротам был отдан приказ: срочно сняться с окопов — для отправки на другой фронт.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава первая

Надя долго стояла у борта, склонясь на холодные поручни. Пароход все быстрее колотил плицами колес и  все дальше увозил ее в черноту ночи. Медленно тускнел огонек на пристани, скрываясь в туманной мгле. Так же медленно сжимала Надино сердце тоска. Там, где тускнел огонек на пристани, остался ее любимы Вася. Там похоронен в ее отсутствие ребенок. Ей жаль было своего первенца, жаль было и Чилима, с которым она прожила почти два года, правда, не по евангельским законам, а по своим собственным, которые диктовало девичье сердце. 

Дома Надя бросила свой чемоданчик и, не раздеваясь, устало опустилась на стул возле окна.

— Ну, что, голубушка, наездилась? — спросила мать искоса взглянув на дочь.

— Да, наездилась, — ответила Надя, выдержав взгляд матери.

— То-то наездилась, — часто мигая и тыча платочком в глаза, продолжала мать. — Уморишь ты меня, до смерти уморишь своими выходками... Если меня не боишься, хоть бы стен родного дома постыдилась. Вот помяни мое слово, сломишь ты себе башку. Связалась с этим нищим...

— О каком нищем ты говоришь? — не повышая голоса, спросила Надя.

— Все о том же, с которым свертелась, не спросясь меня, — сказала мать, а сама подумала: «Видимо, вся пошла в отца, тот на тринадцатом году супружеской жизни скрутился с какой-то шлюхой, отчего и в сыру землю пошел...»

Вскоре она перестала всхлипывать, только изредка вздыхала и больше по привычке тыкала в глаза платочком. Сердце матери отходчиво. Уже ласковей она проговорила:

— Ведь устала с дороги-то, чего сидишь, чай, всю ночь не спала, ложись отдыхай, а я в лавку пойду.

Мать ушла, и Надя еще долго сидела у окна с невеселыми мыслями. Отдохнув, она умылась холодной водой, надела новое платье из кремовой чесучи и, заплетая длинные толстые косы, полюбовалась собой в зеркале. Как жаль, что не увидит ее в этом платье Вася!.. С этими мыслями она пошла в спальню матери и увидела чуть приоткрытым верхний ящик комода. Мать никогда не оставляла эти ящики незапертыми, ключ всегда носила при себе, а сегодня, видимо, по рассеянности второпях забыла.

«Чего она там хранит всегда на запоре?» — подумала Надя, выдвигая ящик. Ей бросился в глаза атласный платок. Надя развернула его и накинула себе на плечи, отыскала нитку бус дутого стекла, прикинула на шею и, взглянув в трюмо, улыбнулась: «Ух, какая я, настоящая цыганка». Бросив все обратно, снова начала перерывать материно хозяйство и под тряпкой обнаружила именной объемистый альбом.

«Уж не эти ли сокровища хранит мамаша всегда под замком?» — подумала Надя, переворачивая толстые листы и разглядывая фотоснимки матери и отца. Вот это, наверное, перед свадьбой: мать в белом платье с приколотой на груди большой розой, а отец в светлой тройке и шляпе. Когда же она будет так фотографироваться с Васей? Надя вздохнула. Перевертывая листки, она увидела газетную вырезку, приколотую к альбомному листу, и прочла на ней: «Во время разыгравшейся бури на Волге с 5 на 6 июля с. г. трагически погиб казанский купец Михаил Петрович Белицин. Вызванные люди спасательной станции спасти были бессильны».

Прочитан эту пожелтевшую вырезку, Надя поникла головой. Почему же это ни мама, ни тетя Дуся об этом не говорят? — Она бросила альбом под тряпки и, заперев квартиру, быстро сбежала по лестнице. Передавая ключ дворнику, Надя спросила:

— Послушай, дядя Агафон, ты ведь давно у нас работаешь, наверное, хорошо знал моего отца?

- И не только вашего отца, а и дедушку хорошо помню. Чай, мы с ним из одной деревни, — ответил дворник.

— Ну вот и хорошо, старенький мой, — потрепав его за бороду, улыбнулась Надя. — A душу подогреть хочешь?

— Оно бы, конечно, и охота, барышня, да я боюсь, как бы не узнала Катерина Матвеевна. Она больно не любит...

— Ничего, ты понемножку, я тебе сама принесу. Ладно?

Дворник только качнул головой, а Надя быстро пошла в магазин к матери.

— Что скоро проснулась? — спросила мать вошедшую в конторку Надю.

— Выспалась.

Белицина, сидя в своей уютной конторке, всегда следила за ходом всего торгового дела. Сегодня же ее занимали другие мысли. «Как же быть с Надюшкой? Все-таки, видимо, придется ее поставить за кассу, чтоб она была на глазах и с книжками поменьше возилась. Да за работой, на людях, она и рыбака своего скорее позабудет».

У матери в молодости тоже были грешки, и поэтому она многое прощала дочери.

— Знаешь чего, дочка, — ласково заговорила мать, — чтобы тебе не скучать одной дома с этими книжками, не лучше ли сесть за кассу? Как ты думаешь?