Запретные воспоминания - Людмила Мартова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Среда катилась своим привычным рабочим чередом, но Радецкий то и дело ловил себя на мысли, что с нетерпением ждет вечера. Это казалось нонсенсом, потому что умение терпеливо ждать, соблюдая полное спокойствие, как внешнее, так и внутреннее, было одним из основных качеств, которое он вынес из своего военного опыта. Ждать, пока привезут раненых. Ждать, когда придет вертолет с необходимыми медикаментами. Ждать, пока кончится бесконечная ночь, проведенная у операционного стола. Ждать, пока можно будет позвонить своим. Ждать-ждать-ждать… Он умел это, как никто другой.
Не счесть, сколько раз это умение помогало ему уже в мирной жизни. Лет десять назад он вдруг пусть ненадолго, но увлекся охотой, и способность часами сидеть или стоять неподвижно, не производя ни малейшего шума и не испытывая признаков нетерпения, оказалась очень кстати. Да и за операционным столом полная концентрация без проявления малейшей торопливости позволила ему быстро стать легендой. И вот сейчас легенда то и дело поглядывала на часы, прикидывая, сколько времени остается до назначенного ужина. Собственная непривычная нервозность раздражала.
Поводом для раздражения стал и тот факт, что, придя поутру на работу с твердым намерением сразу после оперативки разобраться со странным поведением Тихомирова, он обнаружил оставленное у секретаря сообщение, что Олег Павлович заболел, а потому на работу сегодня не выйдет. Ну да. То ли переволновался вчера в ожидании «божьей кары», то ли просто знает кошка, чье мясо съела, вот и предпочитает отсидеться, пока начальственный гнев уляжется.
Как бы то ни было, выяснить, с чем связано нарушение технологии строительных работ в гибридной операционной и почему Тихомиров прикрылся его именем, чтобы устроить в больницу Ираиду Нежинскую, пока не представлялось возможным. После некоторого размышления следователю о последнем факте Радецкий решил пока не сообщать. В конце концов, знакомство Тихомирова и Нежинской требовало подтверждения, а втравливать людей в лишние неприятности было не в характере Радецкого. Сначала надо поговорить, а уже потом куда-то сообщать, тем более что нетерпимость к любому доносительству существовала в нем на каком-то глубинном, физиологическом уровне.
Решение далось непросто, потому что следователь Зимин снова был в больнице, продолжая работать с персоналом двух отделений – кардиохирургического и хирургического, и знакомство заместителя главврача по хозяйственным вопросам и убитой пациентки могло иметь для следствия важное значение, вот только кодекс чести все равно требовал для начала выслушать версию Тихомирова самому. Ладно, до завтра время терпит, а больше филонить ему Радецкий все равно не даст.
Он и про свое открытие, что Елена Михайловна Валуева приходилась дочерью тому самому Михаилу Сурикову, который добивался правды в деле о хищении самолетов из воинской части, ничего Зимину не сказал, частично из-за того, что верная Петровская еще не раздобыла нужной информации, а частично из-за того, что о версии с самолетами Зимин не хотел и слушать.
«Гордыня в тебе говорит, Владимир Николаевич, – сказал он сам себе и усмехнулся. – Гордыня и высокомерие. Не хочешь чувствовать себя дураком и видеть снисходительный взгляд Зимина. А еще, признайся, хочешь сам разобраться в том, что случилось. И почему тебя опять тянет кому-то что-то доказывать?»
Петровская появилась в приемной в аккурат к концу планерки, точно зная его расписание. По ее невозмутимому лицу трудно было что-то прочитать, но Радецкий знал, что она бы не пришла, если бы не узнала что-то важное. Поэтому он пытался побыстрее закончить разговор с начмедом, который, как назло, никак не уходил, озвучивая все новые и новые вопросы, несомненно важные и требующие решения, но в свете последних событий интересующие Радецкого гораздо меньше, чем то, что могла сообщить Петровская.
– Здравствуйте, Мария Степановна, – сказал он, когда от начмеда наконец удалось отделаться, – проходите в кабинет. Чай будете?
– Выпью, – благодарно кивнула медсестра.
– Анечка, Марии Степановне – чай, мне кофе, – распорядился он и увел Петровскую в кабинет, бережно поддерживая под локоток.
– А вы ведь были правы, Владимир Николаевич, – сказала та, сделав первый глоток и дождавшись, пока за секретаршей закроется дверь. – Валуева, когда я ее видела в четверг, действительно шла из палаты Нежинской. Нюша видела ее там, когда пришла забирать посуду от завтрака.
– А в какой последовательности они пришли? – быстро спросил Радецкий, чувствуя знакомый холодок, пробежавший вдоль позвоночника. Так было всегда перед большим открытием. – Эта ваша Нюша уже уходила, когда Валуева появилась в палате?
– Нет, в том-то и дело, что наоборот, – покачала головой Мария Степановна. – Когда Ксюша принесла завтрак, то Нежинская была в палате одна, а когда вернулась забрать посуду, то обнаружила там Елену Михайловну. Та сидела на стуле у кровати, но при виде Нюши встала и ушла, сказав, что не будет мешать, но обязательно зайдет позже.
– Так, еще раз, вы же понимаете, что это очень важно, Мария Степановна, – быстро сказал Радецкий. – То есть раздатчица утверждает, что Валуева ушла в то время, когда она сама еще была в палате?
– Да, именно так. Елена Михайловна покинула палату, в которой остались Нюша и Нежинская. После этого я увидела Валуеву в коридоре, и она шла к лифту. То есть Нежинская в это время была еще жива.
– Она была жива, но доктор Валуева обещала вернуться, – задумчиво сказал Радецкий.
– Но вряд ли она имела в виду, что вернется через пять-десять минут, – мягко возразила Петровская. – Возможно, она планировала снова зайти к Нежинской через какое-то время или пару дней. Вот только зачем она вообще к ней приходила?
– Лучший способ что-то узнать – это спросить, – пробормотал Радецкий себе под нос.
– Простите, что?
– Ничего, Мария Степановна, ничего. Это я сам с собой разговариваю. Вы пейте чай. Вот, у меня есть вкусное печенье, как раз такое, как вы любите. – Он поставил на стол жестяную коробку с рассыпчатым печеньем, пообещав себе купить для Петровской такую же и делать это регулярно. – Вы мне очень помогли. Спасибо.
– Вы только будьте осторожны, Владимир Николаевич, – попросила Петровская тихо. – Берегите себя.
– А что со мной сделается? – искренне удивился он.
– Ничего, но доморощенные расследования могут быть опасны.
– Я не веду никакого расследования, вы что, Мария Степановна, – запротестовал он. – Просто мне кажется неправильным сообщать какие-то факты следователю,
