Запретные воспоминания - Людмила Мартова

не сразу удается распознать. Впрочем, это не тот случай. Сигналы были, и очень отчетливые. Наша вина, что мы их пропустили. И вы, и я. Сергей Александрович, Валуева с завтрашнего дня в больнице не работает. Другой кандидатуры на должность заведующего отделением у меня нет, и вы это прекрасно понимаете. Так что, будем работать или пустим отделение под откос?

– Будем работать, – глухо сказал Королев и вдруг заплакал. Горько, беспомощно, как плачут только маленькие дети, когда их кто-то обидел. – Как жить, я по-прежнему не знаю, а работать буду. Если удастся помочь паре десятков людей, так, может, я смогу поверить в то, что Юля погибла не зря.

– Ну, вот и славно. Вы завтра сотрудников соберите, я приду, надо поговорить о том, что случилось. Поговорить и закрыть тему. Вы уж мне помогите, Владимир Александрович. Мне еще с кардиохирургией разбираться, так пусть хоть за хирургию голова не болит. Справитесь?

– Да, вы простите меня, Владимир Николаевич, за то, что я так непозволительно распустился. Я возьму себя в руки, обещаю.

– Я понимаю, – сказал Радецкий, покривив, впрочем, душой.

На самом деле он не понимал слабости у других и никогда не позволял ее себе. Слабость, в его представлении, была делом недостойным, неспособным ничего исправить, а потому непозволительным. Он не плакал с того момента, как ему исполнилось четыре года и у его любимого плюшевого зайца оторвалось одно ухо, из которого тут же полезла скомканная свалявшаяся вата неопрятного серо-бурого цвета.

Мама тогда погладила его по голове, Радецкого погладила, не зайца, а игрушке пришила ухо суровыми нитками, которые перекусывала крепкими, очень белыми зубами. А папа тогда сказал, что мужчины никогда не плачут, тем более из-за какого-то зайца. Тот вовсе не был «каким-то», он представлялся самым нужным и важным на свете, и маленький Радецкий привык с ним засыпать, обнимая плюшевое тельце двумя руками крепко-крепко.

С починенным мамой зайцем он тоже спал, только больше не обнимал его, помня о грязной вате внутри, в которой, казалось, прятались ночные кошмары. Но и не плакал больше тоже, зная, что любую проблему снаружи можно решить, починить, пришив суровой ниткой. А то, что прячется внутри, изменить невозможно, а раз так, что из-за этого плакать.

Ровно в 18:30 Радецкий закончил все намеченные на сегодня дела, выключил свет в кабинете, запер его на ключ и отправился в ресторан «Буррата», где еще днем предусмотрительно забронировал столик, по дороге заехав за розами.

Он понятия не имел, какие цветы нравятся Владиславе Громовой, но выбрал именно розы, причем белые. Одиннадцать белых роз на длинных стеблях с крупными, еще не до конца открытыми бутонами одуряюще пахли на всю машину, и он все гадал, обрадуется она или нет.

Громова обрадовалась. Причем так искренне, что он улыбнулся, глядя, как вспыхнули при виде букета ее глаза, словно всполохи света прошли по серой стальной глади. Она снова была в облегающем платье, не в сером, а цвета бургундского вина, и Радецкий почему-то расстроился, потому что серый удивительно шел к ее глазам. «Дама в сером», – вспомнил он Голсуорси и слегка сконфузился оттого, что подобные литературные сравнения мужчине были как-то не совсем к лицу, как и любые романтические глупости.

При заказе она ограничилась одним блюдом, выбрав котлеты из щуки.

– Можете себя не ограничивать, – сказал он полушутливо, – я справлюсь.

– С чем? – искренне не поняла она.

– С оплатой счета. Даже если вы решите съесть все блюда в меню.

Она смотрела все так же непонимающе, словно он говорил по-китайски. Черт, с чего он взял, что с этой женщиной можно просто провести легкий вечер? Он же с самого начала знал, что с ней не будет просто, и вот пожалуйста, трудности начались с первых же минут.

– Простите, Владимир Николаевич, – наконец засмеялась она. – Для меня новость, что за меня, оказывается, можно платить в ресторане. Ведя бизнес, я привыкла всегда оплачивать счет сама. Нет, я не экономлю ваши деньги, просто не голодна. Одного блюда мне вполне достаточно.

Ну да, она постоянно ходит в рестораны на деловые встречи, поэтому привыкла платить сама, как приглашающая сторона. Это понятно. Но есть же в ее жизни какой-то мужчина, с которым она ходит в ресторан просто так И что? Тоже платит сама? Радецкий не выдержал и задал свой вопрос вслух.

– Да, – сказала она коротко. – Так получилось, что да. Я всегда плачу по счетам.

– Это позиция? Вы воинствующая феминистка?

– Нет. Совсем нет. Это не выбор, если вы об этом.

– Владислава Игоревна, но, идя сюда сегодня, вы же не думали, что я позволю вам оплатить счет?

– Я, признаться, вообще про это не думала. Но мне кажется, что поделить счет было бы правильно.

Радецкий обалдело смотрел на нее.

– Возможно, я немного устарел, но в моей картине мира никогда женщина не будет оплачивать даже половину счета в ресторане, особенно если это я ее туда пригласил.

– Хорошо, – просто сказала она, видимо предпочтя не спорить.

– Прекрасно. По первому вопросу договорились. И раз уж вы не хотите есть, то закажите хотя бы что-нибудь выпить. Очень хочется вас напоить. Вы как, буйная во хмелю?

– Я не бываю во хмелю, – улыбнулась его спутница. – Я практически всегда за рулем, поэтому пью крайне редко.

– Понимаю, потому что тоже предпочитаю в крови бензин, а не алкоголь, – согласился Радецкий. – Так что я буду пить апельсиновый сок и кофе. А вы все же оставьте здесь машину и закажите бокал вина. Я вас отвезу домой, обещаю.

Похоже, она что-то расслышала в его голосе, чуть большее, чем данное ни к чему не обязывающее обещание, потому что жестом подозвала официанта и заказала, правда не вино, а коктейль. «Маргариту».

– Любите коктейли?

– Обожаю. И если уж пью что-то алкогольное, то только их.

– Я запомню, – серьезно пообещал он.

– Владимир Николаевич, а расскажите о себе, – попросила вдруг Владислава внезапно. – Я совсем ничего про вас не знаю. А мне интересно.

– И что вам рассказать?

– Например, почему вы решили стать врачом.

– Моя мама всю жизнь проработала медсестрой. Она часто брала