Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая - Анатолий Знаменский

Двадцати четырехлетний Кривошлыков кричал на Подтелкина:

— Этак вот всякие безответственные люди, которые понятия не имеют о политическом такте и политической линии, расстроют нам всю обедню! Чернецова рубанул ты сгоряча, а Богаевского прикончили в трезвой памяти, да еще по ночному времени, а казаки ропщут, что больно много сразу расстрелов! А нам с ними жить, да еще и хлеб по станицам брать, надо же учитывать эти тонкости!

Серго переводил черные, внимательные глаза с одного на другого, приценивался к этим сырым в политике людям, делал заметы к съезду. Подтелков, чувствуя по-прежнему свою вину за Чернецова, пытался унять гнев друга:

— Погоди, Михаил, — говорил он отечески наставительно и чуть-чуть свысока. — Ларина мы брать не будем, одно — что молодой, а другое — учителев сын из Арженовской, чего с него взять-то? А что касаемо Федора Зявкина, то тут я целиком его понимаю. Он в темерницком подполье юшки кровавой наглотался по самый кадык, за ним петля калединская цельный год гонялась!..

— Полгода! — в горячности перебил Кривошлыков.

— Да и, сказать, когда пошли войска Сиверса нам на выручку, то повешенные рабочие тут маячили чуть не на каждом углу, и многих из них Зявкин знал раньше за своих знакомых, а то и друзей! Тут, Миша, на аптекарских весах человечью ярость не увесишь.

Кривошлыков не сдавался, кричал:

— Никак нельзя открытому кровопусканию ход давать! Зявкин, видишь, мстит за карателей и кругом прав, допустим, а рядом, под сурдину, какой-то проходимец Бройницкий пачками людей хватает, карает и милует, а больше грабит, и у него мандат, оказывается, поддельный — Трифонов определил! А? Это на чью мельницу вода? Есть такие, что хотят на революции нажиться и руки погреть? То же самое — Ларин! Вырос на положении иногороднего в станице — обида на всю жизнь. Так теперь что? Кровью надо вымещать? А мы — власть, и на нас будут указывать!

Серго пытливо смотрел на Ковалева, ждал, какую сторону поддержит бывший политкаторжанин, но Кривошлыков еще продолжал выкладываться:

— На хуторе Лебяжьем комиссар Малкин поставил председателем ревкома бывшего конокрада и пьяницу Глотова Степочку, он, говорит, сельский пролетарий! А подъесаул Сепин собрал стариков и очень доходчиво им втолковывает: видали, отцы, что делается? Малкины у нас вытворяют, что хотят, перекрестить Россию вздумали, а главный красный генерал у них из немцев, барон Сивере!

— Вот сволочь! Поймать бы этого Сенина за хвост, как поганого кота, да головой об порог! — сказал возбужденный Подтелков. — Надо же, чего мелет!

— Все это в построении новой жизни нам надо кровно учитывать, — сказал Ковалев, глядя на Кривошлыкова любовно и как-то по-братски. — Но ты сильно уж переживаешь, Миша. Надо же понять: война кровавая объявлена! Хочешь не хочешь... Не ты ли синел от гнева, когда хоронили останки красногвардейцев после отступления добровольцев Корнилова! Забыл? Уши отрубленные, руки в суставах выломанные... А возчики, вывозившие казну перед отступлением той же добровольческой банды, они где?

«Ковалев на голову выше каждого из них, и не только ростом... — думал мельком Серго. — Большой, костистый и при очевидной худобе все-таки тяжелый, половицы под ним гнутся... Крепкий мужик!»

— Насчет Голубова, — продолжал Ковалев. — Ты об нем сожалеешь, как я понимаю: мол, этот мог бы и при нас остаться! — ан нет! Ошибаешься ты, Михаил, потому что Голубов — сволочь и авантюрист, ему все красным атаманом хотелось быть. Важно его взять и разоружить, и как можно скорее.

— Вот это верно! — обрадовался поддержке Подтелков. — Нюни над каждым изменником распушать? Вот, слышно, под Раздорами, в Кривянке и в Заплавской уже откровенно формируются отряды повстанцев, дымятся головешки, надо их не милостью, а силой гасить!

— Оттого и дымятся, что ломаем дрова, есть что поджигать, — несогласно сопел Кривошлыков, как обиженный гимназист. — Силы много — ума не надо!

— Откуда силы-то? Мобилизации до сих пор объявить не могём, а добровольчество, оно что? От сева до покоса, а потом хлеб убирать все побегут, на войну добром мало кто ходил!

— Проясните, какие у вас силы под руками? — попросил к слову Орджоникидзе, чтобы остановить затянувшийся спор.

Кривошлыков перечислил местные формирования: казачий полк военного комиссариата (теперь он в Новочеркасске, с Дорошевым), милицейскую роту Зявкина, рабочий полк на Темернике, недавно прибывший отряд шахтеров из Александровск-Грушевска... Сказал, что раньше сил у ревкома было куда больше, но перед весной многие красногвардейцы правдами и неправдами требуют отпусков, а то и просто дезертируют по домам. Совнарком перевел на счет Донской республики 16 миллионов рублей на содержание армии, а декрета о мобилизации все нет и нет...

— Проводите своим постановлением, не ждите, — сказал Орджоникидзе.

— Вот погодите! — уверенно сказал Подтелков. — Собору после съезда экспедицию в Хоперский и Усть-Медведицкий округа, сразу мобилизну дивизию из тамошней бедноты! На моем родном Хопре ишо Булавин силы собирал, там надел казачий у нас всего четыре десятины и базы плетневые! Оттуда и начнем!

— Если немцы не помешают, — рассудительно вставил Ковалев.

— В том-то и дело. Если немцы не полезут, то всяко Дон удержим в нашей борозде, товарищ Ржэникидзе, — уверил Подтелков. — В этом можете положиться твердо на революционное казачество. Тут Петро Алаев, делегат из Усть-Медведицы, хвалился. У Миронова, грит, и пулеметов в достатке, и даже батарея шестидюймовая, во как!

— Да, Верхний Дон — не то что Нижний... — мечтательно сказал Кривошлыков. — Здешняя черкасня объедки атаманов и войскового правления привыкла собирать, а там народ гордый! Сырости там тоже меньше и лихорадки нет... — он усмехнулся чему-то.

Была минута тишины в правительственном доме, закурили Подтелков и Серго. Ковалев прокашлял свои чахоточные легкие, стали расходиться. Но был уже рассвет, хлопали двери, звенели телефоны, первый же дневной телеграфист бегом внес обрывок аппаратной ленты: немцы заняли станцию Иловайская, входят в пределы Донской области. То бишь Республики!

— Из Новочеркасска новости есть? — напряженно спросил Подтелков.

— Пока молчат, — сказал телеграфист.

— Готовьте съезд, не откладывая, — сказал Серго.

18

Солнце сияло в окна Ростовского клуба приказчиков, первая революционная весна несла из-за Дона, со степей и плавней запахи пригретой солнцем земля и полой воды, еще не вошедшей в берега. Делегаты съезда собирались в просторном зале, весело здоровались, обнимались, делились тревожными новостями, и вопрос власти на Дону, казалось, был уже предрешен всем ходом дела и яркими кумачовыми полотнищами по стенам и над самой сценой: «Вся власть Советам! Долой предателей революции — меньшевиков и правых эсеров! Да здравствует Донская социалистическая республика!»

Петр Алаев, хотя и был руководителем окружной делегации и должен был войти даже в исполком, все же не получил места в президиуме. Опасались, что слишком много бывшего офицерья соберется за красной скатертью на сцене, подбирали туда рядовых и более известных казаков вроде Подтелкова, Лагутина либо политических вождей.

Сидел Алаев в первом ряду и жадно, всей душой переживал волнующие минуты главного, может быть, события всей своей жизни. И жалел, что остался в станице Миронов — тоже бы порадовался. Шутка ли сказать, за все триста лет, сколько знают о себе донцы, собрались они на честный, народный круг, без царских ярыжек и наказных атаманов, чтобы решать правомочно, какой дорогой пойдет отныне трудовое казачество. И сам Ленин прислал им телеграмму: против автономии области ничего не имею, решайте сами! А люди какие!

Весь зал стоя приветствовал тех, что шли по забитому проходу к сцене, в президиум: Федора Подтелкова и Михаила Кривошлыкова, усатого кавказца со странной на местный слух фамилией Ржэникидзе (о котором говорили, что он от Ленина), длинного, возвышавшегося над толпой атаманца Ковалева, Семена Кудинова и Ефима Щаденко из Каменской... Это были все служилые казаки-вояки либо проверенные большевики-подпольщики, которым революция воздавала ныне и честь, и славу. За столом, рядом с Подтелковым и Ковалевым, сидели по правую сторону Орджоникидзе, по левую Сырцов, а уж с ним рядом — улыбчивый и ершистый посланец от войска Терского и Владикавказа Сергей Киров. На самом краешке справа дали место гостям из столицы — Камкову и Карелину.

— Отцы и товарищи! — густой и взволнованный голос Федора Подтелкова покрыл и загасил нестройный гомон большого зала, привлек к себе внимание уверенной силой: — Родные отцы и товарищи по кровавым фронтам и общей борьбе! От имени областного военно-революционного комитета я приветствую всех вас с благополучным прибытием на съезд!.. Как вы сами видите, сила нынче в руках трудового народа, который веками боролся со своей нуждой и угнетением. Трехлетняя братоубийственная война спаяла его в одно целое, и парод освободился... Каждый сторонник Советской власти может, не таясь, проехать по Донским шляхам и проселкам к Новочеркасску или, скажем, Ростову для исполнения важных дел и полномочий! Но буржуазия не дремлет, товарищи, она опять начала натравливать одну часть трудового народа на другую, чтобы в этой кутерьме прибрать власть в свои руки. Пока, конечно, ей это не удалось и, думаю, не удастся: наше казачество и крестьянство отвечают предателям, что мы друг на друга не пойдем и уничтожать себя не будем!