Тщательная работа - Пьер Леметр

Итак, Глазго. О нем вы меня еще не спрашивали, хотя я знаю, что вопрос так и рвется у вас с языка. Здесь все было непросто. Гениальный роман Макилвенни содержит главный перечень деталей этого дела, элегантность которого вам предстоит оценить. Книга основана на реальном происшествии и к нему же возвращается. Я люблю эти идеальные витки спирали, которые столь идеально связывают литературу и жизнь.

Я заметил малышку Грейс Хобсон у входа в ночной клуб, рядом с которым припарковал арендованную машину. Мой выбор сразу пал на нее. Со своим личиком вчерашнего ребенка, бедрами еще худыми, но уже предвещающими тяжеловесность тридцатилетней — она была воплощением этого волнующего ностальгического города. Было уже поздно, и улицы давно обезлюдели, когда я вдруг увидел, как она выскочила одна на тротуар, встревоженная и взволнованная. Я и не мечтал о такой удаче. Я предполагал следить за ней, установить маршруты и привычки, потом похитить… я не собирался слишком долго оставаться в Глазго и не надеялся, что она сама попадется мне в руки. Я немедленно вышел из машины с картой Глазго в руке и на английском, который специально коверкал мило и неловко, спросил у нее придуманную дорогу. И смущенно улыбался. Мы стояли прямо у входа в клуб, и мне не хотелось там задерживаться. Поэтому, слушая ее и хмуря брови, как если бы внимательно следил за объяснениями, сложными из-за слишком беглого для меня английского, я направлял ее к машине. Мы положили карту на капот. Я сказал, что мне нужно достать карандаш из бардачка. Оставил дверцу открытой. Внезапно, прижав ее очень крепко к себе, я приложил к ее лицу тряпку, обильно смоченную хлороформом, и через несколько минут мы спокойно катили вместе по пустынному городу — я, который осторожно вел машину, и она, спокойно и доверчиво спящая. Я сделал то, что не предполагал делать. Я изнасиловал ее прямо в машине на заднем сиденье. Она мгновенно проснулась, когда я проник в нее, как и описано в книге. Мне пришлось усыпить ее снова. Я задушил ее в тот самый момент, когда еще был в ней. Мы были едины в оргазме и в смерти — а вы и я, мы знаем, что речь идет об одном и том же.

Мне пришлось заехать к себе в гостиницу, чтобы забрать необходимый инвентарь. Ее трусики я взял с собой.

Ваши шотландские коллеги наверняка показали вам фотографии той сцены, которую я выстроил в Келвингроув-парке. Мне не хотелось бы изображать ложную скромность, но смею надеяться, что Уильям Макилвенни, который живет в Глазго, чувствовал за меня гордость, равную тому восхищению, которое я к нему питаю.

«Лэйдлоу» — мое первое произведение, которое я решил подписать. Просто до этого ни одна полиция не способна была понять хоть что-то в моей работе, и я устал. Я знал, что следовало навести кого-нибудь на след, нужен был отличительный знак, позволяющий связать моего «Лэйдлоу» с другими моими работами. Я перебрал в уме множество различных способов. Решение в виде отпечатка на теле показалось мне наиболее приемлемым. На самом деле, тогда я уже замыслил, хотя и не чувствовал себя вполне готовым, поработать над текстом Эллиса, в котором отпечаток нанесен так явно. Оставив отличительный знак, подпись, я надеялся, что если уж не полицейские, которые — за исключением вас, Камиль, — все поголовно тупые скоты, то эстеты, истинные любители, смогут ознакомиться с работой, которую я на себя взвалил, и оценить ее по достоинству. И потом, этот отпечаток на большом пальце ноги малышки Хобсон ничем не нарушал ту изумительную картину, которой мне удалось добиться в парке Келвингроув. Все там было идеально на своем месте. Думаю, что сделать лучше было невозможно.

Я знаю, что вы нашли также замечательную книгу наших шведов. «Розанна» повергла меня в настоящий шок, знаете ли. Потом я постарался прочесть другие сочинения этого дуэта. Увы, ни одно из них не доставило мне того поистине волшебного наслаждения, как первое.

От чего зависит магия книги? Вот еще одна великая тайна… Этот роман неподвижен, как воды канала Урк, в нем мало что происходит. Он весь соткан из бесконечного терпения. Мартин Бек, детектив, представляется мне человеком угрюмым и привлекательным, он так далек от жалких частных сыщиков большинства американских авторов, как и от пошлых умничающих следователей подавляющего большинства авторов французских.

Разумеется, переписать «Розанну» на французский манер, как это сделал я, было делом немыслимым, настоящим вызовом. Декорации следовало перенести с достоверностью, которая позволила бы ощутить саму атмосферу оригинала в его подобии. В этом отношении я не поскупился на средства.

И представьте, Камиль, мою радость, я бы даже сказал, ликование, когда в то утро 24 августа, стоя среди других зевак над шлюзом канала, я увидел, как черпак разворачивается к нам, словно поднимается театральный занавес, увидел, как человек рядом со мной, облокотившийся о перила, вскрикивает: «Смотри, там же баба какая-то!..» Новость облетела маленькую группу, как вспышка пороха.

Моя юная исполнительница… Я уверен, вы заметили, насколько ее физические данные совпадают с портретом Розанны, даже несколько тяжеловесное и неизящное тело, даже тонкие лодыжки и запястья.

Шевалль & Валё оставили без уточнений то, как именно умерла Розанна. Максимум, что можно вынести: «смерть жертвы наступила в результате удушения, сопровождаемого сексуальным насилием». Нам сообщается, что убийца «действовал грубо. Отмечены признаки извращений». Описание предоставляло мне значительную свободу действий. Но в одном авторы категоричны: «Крови было немного». Вот с этим мне и предстояло разобраться. Больше всего озадачивал, конечно, отрывок, где уточнялось: «Не исключено, что она подверглась членовредительству после смерти. Или, как минимум, пока была без сознания. В данных вскрытия есть детали, которые оправдывают подобное предположение».

Разумеется, есть еще эта «ссадина», идущая от талии до подвздошной кости, но что это? Вот вы, как бы вы это интерпретировали?

Я выбрал ссадину, нанесенную куском цемента, который я изготовил у себя в подвале. Искренне верю, что авторы приветствовали бы строгую простоту такого решения. Что до остального, молодая особа была задушена голыми руками после того, как я очень жестоко содомизировал ее рожком для обуви. Что касается упоминания о членовредительстве, оно тоже довольно расплывчато, и я решил убить одним ударом двух зайцев, выбрав рожок, который, полагаю, достаточно разрушил слизистую и в то же время не вызвал обильного кровотечения.

Самым сложным было, разумеется, нанесение этой фальшивой родинки. Ваши анализы, конечно же, показали, что я использовал самый распространенный материал. Точно так же мне пришлось долго искать, пока я нашел силуэт животного, максимально схожий с родинкой Розанны. Я не такой замечательный рисовальщик, как вы, Камиль.

Я перевез тело на арендованной машине к каналу Урк. Знаете ли вы, Камиль, что я ждал почти год, пока служба снабжения не решит очистить дно канала Урк на том его отрезке, который соответствует месту действия? Хотел бы я сказать пару слов администрации! Шучу, Камиль, вы ж меня знаете.

Было часа три ночи, вокруг все спокойно. И все же мне пришлось действовать быстро. Боже мой, какая же эта девушка стала тяжелая после смерти! Ил я собрал накануне при помощи простого ведра, которое наполнял раз за разом двумястами метрами вверх по течению, там, где присутствие рыбаков обычное дело.

Полагаю, вы сгораете от нетерпения узнать ответ на вопрос, который задаете себе с самого начала этого дела: кто такая Розанна?

Настоящее имя Розанны Алиса Хеджес. Она была кем-то вроде студентки (я отправляю вам ее бумаги, чтобы вы могли, если повезет, найти ее семью где-то в Арканзасе и поблагодарить их за ту готовность к сотрудничеству, которую продемонстрировала их дочь). Важная часть моей работы, я бы даже сказал важнейшая, сводилась к тому, чтобы личность жертвы не могла быть установлена слишком быстро, как в книге, где главная интрига основана на загадке ее личности. «Розанна» — это прежде всего история долгого поиска, а он был бы смешон и даже непристоен, если бы ваши службы идентифицировали ее за два дня. Я встретил ее на венгерской границе шестью днями раньше. Девушка путешествовала автостопом. В первых же разговорах с Розанной я выяснил, что она не подавала вестей родителям вот уже два года и до того, как отправилась в путешествие по Европе, о котором никто из ее окружения ничего не знал, жила одна. Что и позволило мне осуществить этот маленький шедевр, который теперь, к моему величайшему удовольствию, нашел свое признание.

Вы наверняка думаете, что я болтлив. Просто ни с кем в мире я не могу поговорить о моей работе. С того момента, когда я понял, чего ждет от меня мир, я изо всех сил стараюсь отвечать этим ожиданиям без всякой надежды на диалог. Господи, как невежествен мир, Камиль. И как эфемерен. Как редки вещи, действительно оставляющие следы. Никто не понимал, что я хочу подарить миру, и иногда это приводило меня в ярость, признаю. Да, я взбунтовался, и в большей степени, чем вы можете вообразить. Простите за банальность, но гнев — никудышный советчик. Мне потребовалось в тишине и спокойствии перечитать великих классиков, одно только прикосновение к которым вселяет в вас надежду на возвышение души, чтобы овладевшее мною бешенство улеглось. Месяцы и месяцы ушли на то, чтобы не отрекаться от того, кем я был и есть. Это была жестокая битва, но я победил, и посмотрите, как щедро я был вознагражден. Ибо за сумраком того периода последовал свет откровений. Это не слишком сильное слово, Камиль, поверьте. Я вспоминаю, как если б это случилось вчера. Мой гнев на мир вдруг испарился, и я наконец понял, чего от меня ждут, понял, почему я оказался там, понял, в чем моя миссия. Невероятный успех детективной литературы со всей очевидностью показывает, до какой степени мир нуждается в смерти. И в тайне. Мир ищет этих образов не потому, что они ему нужны. У него они и так повсюду. Не считая военных конфликтов и неслыханной бесплатной бойни, которые политика предлагает людям, чтобы насытить их неукротимую потребность в смерти, что еще они имеют? Образы. Человек набрасывается на образы смерти, потому что хочет смерти. И только художник способен утолить это желание. Писатели пишут о смерти для людей, которые хотят смерти, они творят трагедии, чтобы удовлетворить потребность в трагедии. И миру всегда мало. Мир не хочет только бумаги и историй, ему нужна кровь, настоящая кровь. Человечество пытается оправдать свое желание, преображая реальность, — впрочем, не этой ли миссии — успокоить мир, предлагая ему образы, ваша мать, великая художница, посвятила свое творчество? — но это желание ненасытимо, неоспоримо. Оно жаждет реального, настоящего. Оно жаждет крови. Но нет ли между художественным изображением и реальностью узенькой тропы для тех, кто питает достаточно сочувствия к человечеству, чтобы кое-чем пожертвовать ради него? О Камиль, я не считаю себя освободителем, нет. Ни святым. Я довольствуюсь тем, что исполняю свою скромную партию, и, если бы все люди делали со своей стороны то же усилие, что и я, мир был бы более пригодным для жизни и менее злым.