"Фантастика 2023-163". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Алифанов Олег Вл

– Почему избрали вы Бейрут для ваших изысканий? С точки зрения поисков древностей, не лучше ли остановиться в Александрии? – начал он издалека.

Для ужина он облачился в строгий европейский костюм, надменность позаимствовал у трёхбунчужного паши, пронзительностью внешне учтивого взгляда мог соперничать с Саладдином. Мне рекомендовали его как человека, сделавшего немалое состояние на торговых операциях. Получая смехотворное жалование, агенты и консулы обыкновенно занимались делами своих стран лишь за статут, который давало им положение их в Османской империи. Они освобождались от налогов и имели целый ряд послаблений, коими пользовались зачастую не без злоупотреблений.

– Причин множество, – охотно ответил я, невзирая на всё то, ибо найти в сих краях человека хотя бы как-то относящегося к моей Отчизне уже почитал за счастье. – Город удобно расположен почти в центре Сирии, и в отличие от Яффы обладает прекрасным портом, имеющим постоянное сообщение с Египтом и Смирной, ведь мне предстоит принимать и отправлять множество корреспонденции и предметов старины. Я рассчитываю устроить здесь что-то вроде конторы для вербовки агентов из местных жителей, кои бы доставляли мне рукописи со всего дамасского пашалыка. Я же занялся бы их отбором и классификацией попутно с совершенствованием в языках. Кроме того, – не мог не добавить я, – добрые рекомендации о вашем приюте послужили к окончательному моему определению. Хотя старейшество ваше оспаривает в Сидоне Катафачо.

Он заметно просиял, отметив, что через их консульское агентство проходит связь церкви нашей с Иерусалимским патриаршим престолом.

– Кто старше – тут дело ясное. По замыслу императрицы ещё в тысяча семьсот восемьдесят третьем году после заключения торгового договора с Османской империей консульство должно бы основать в Бейруте, и указ вышел, но вот самого консула Коронелли назначили спустя лишь два года. После другие проволочки, отсрочки. Да и то, к слову, до места он так и не доехал – переписали его уже в Акку. К тому времени в Сидоне уже три года сидел генеральным консулом Ферриери. Так что первые мы лишь на бумаге. Что, разумеется, главнее.

Мы рассмеялись, и спесь Шассо улетучилась, как не бывала.

Вскоре я знал, что обо мне в последний месяц спрашивали трое или четверо особ, но лишь один предъявил фирман на имя Прохора Хлебникова и оставил записку. Впрочем, поскольку сам Шассо с ними не беседовал, то на мою просьбу обещал подробно справиться у помощников. Я и обрадовался, но больше насторожился. Нет, не загадочные визитёры беспокоили меня, хотя им я тоже не находил объяснения, а то, что тот совсем не обмолвился о письме, важном для меня сейчас более, нежели все тайны мира. В течение всей трапезы, за которой мой хозяин постарался ознакомить меня, казалось, со всеми яствами этих самобытных краёв, я чувствовал себя словно на иголках, что не осталось незамеченным чиновником, и постарался поскорее завершить церемонию, сославшись на усталость. Он нехотя отпустил меня, взяв обещание, что мы непременно продолжим знакомство назавтра.

Уже ночью, бросая страшные тени в свете луны, я скакал от счастья, насколько позволяли мне размеры моего пристанища, верно, именно так, как сказано о радости в девятой заповеди блаженства. В отсутствие моё, секретарь прислал в номер почту, и, лишь только переступил я порог, благостным ликованием наполнилось моё сердце – как унылая комната нежно заполнилась тем самым чарующим, ни с чем не сравнимым ароматом духов княжны Анны. Чувствуя себя на грани исступления и дрожа перстами, я добывал огонь, кляня себя за то, что не позаботился заранее о достаточном количестве свечей, а после рылся в груде нашедших меня эпистол, пока, наконец, в тусклом свете не обнаружил то самое долгожданное письмо от возлюбленной своей, отправленное из Греции. Теперь уж не серчал я на Шассо, ибо писем оказалось столько, что надолго оказался я обеспечен приятным трудом по сочинению ответов.

Из короткой записки княжны я понял, что писала она вдогонку некоему большему посланию, скорее всего, лишь с тем, чтобы остаться без внимания княгини Натальи Александровны. Я невольно улыбнулся, представляя себе эту картину, где благородная мамаша строго следит за чистописанием дочери. Вскоре уже срывал я облатки и с обыкновенного, без украшений, пухлого пакета, нёсшего на себе, увы, лишь унылый запах почтовых отправлений Европы.

Что ж, и в самом деле, в нём княжна весьма старалась, очевидно, набело переписывая письмо своим твёрдым круглым почерком, отличавшимся от поспешного начертания букв на отложенной мною странице – неровного, но столь милого глазам моим и столь много говорящего сердцу. Но не только гладкость строк отличала два послания, меньшее из которых, впрочем, не содержало ничего, кроме вполне целомудренных приветствий и наивного объяснения. Официальный, почти сухой тон отчёта о путешествии выразительно свидетельствовал лишь о деловой стороне нашего общения: две путешествующие особы знатного происхождения извещают о своих планах куда менее родовитого своего чичероне. И именно это впечатление, – твердил мне голос рассудка, – хотела нивелировать юная половина этой праздной пары – это, а не что-то большее, что ты возомнил себе в приступе возбуждённого чувствами горделивого самомнения.

Отложив утомительное чтение до приятного света дня, и сознавая, что не смогу сомкнуть глаз ещё долго, я сел у окна, набив трубку превосходным турецким табаком, и тихая тёплая ночь одинокого путника в тысячах вёрст от Отчизны и возлюбленной немного скрасилась цимлянским вином, сбрызнутым в бокале лунным светом далёкой надежды. Душная, нагретая за день комната проветривалась скверно, и в конечном счёте я выставил стул наружу, прямо на крышу консульства. Других постояльцев в ту пору не нашлось, таким образом совершенству моего одиночества слабый ветер дарил приятную прохладу, и я мог всецело узурпировать просторную террасу. Я размышлял об оставленном крае, и понимал, что этой ласковою зимою совершенно не скучаю по его ледяным вёрстам. А о благословенном положении Земли Обетованной я мог сказать только то, что мало на свете найдётся краёв, где в месяц путник, исходив всю её из конца в конец, отыщет такую полноту разнообразия на все потребности умеренной жизни. Множество солёных и пресноводных морей, горы, пустыни, реки и плодородные равнины, дающие урожай дважды в год и пищу тучным стадам – там словно щедрой рукой насыпано все, что потребно первобытному и неискушённому ржавым веком народу, чтобы радоваться жизни под милостивым оком Всевышнего. Пересечения торговых путей и солнечный климат, сочетаясь с творчеством трудолюбивых рук должны по дальновидному замыслу Провидения дополнить и преумножить сокровища земли, в которой не зарытый талант давал бы духовную прибыль десятикратно.

От приятных и размеренных мыслей развлекли меня странные звуки, слишком отчётливо различимые в однообразном стрёкоте крылатых насекомых, влекомых инстинктом охоты и магическим притяжением холодной ночной странницы. Скрип чьих-то шагов замер в точности напротив моей двери, заставив меня насторожиться и краем глаза заглянуть в окно своей каморки. Попытка тихо открыть её не удалась, и вскоре царапающий скрежет известил меня о том, что некто пытается проникнуть в комнату, просунув лезвие в щель и сбросив крючок запора с кольца. Через секунду дверь начала своё беззвучное скольжение в петлях, но вскоре замерла, давая возможность таинственному посетителю осмотреть часть комнаты в крохотный просвет. Увы, щель, обращённая в другую сторону, не позволяла мне видеть его, посему я, изготовившись к прыжку, терпеливо ждал момента, чтобы удобно застать вора врасплох. Лишь спустя несколько томительных минут, когда я уже подумывал, не удалился ли прочь обознавшийся посетитель, тёмная фигура опасливо прокралась внутрь. Очевидно, яркий свет луны мешал ему после темноты коридора сразу обнаружить меня, должного, по его предположению, мирно почивать в постели. Мне же, находящемуся в тени, он стал прекрасно виден. На беду, лицо его оказалось наглухо закрыто арабским платком, какие повязывают бедуины, оставляя сверкать лишь чёрные глаза. Взгляд их упал на заваленный письмами стол, и он схватил что-то, лежавшее там. Стерпеть копание этого человека в драгоценных мне посланиях оказалось выше моих сил. Громко повелев ему замереть, я изловчился и прыгнул в окно, но неудачно зацепился за край и едва не растянулся на полу. С проворством крысы незнакомец юркнул в дверь, я бросился за ним, но он сумел уже отдалиться от меня на несколько шагов. В чуткой тишине коридора, достигнув порога кромешной тьмы, я остановился. Я не слышал его топота по лестнице, значит, враг прятался где-то неподалёку. Что удержало его от бегства и заставило затаиться: слепота или расчётливый план? Сдерживая дыхание, он мог стоять даже на расстоянии вытянутой руки. Что сжимал он в ней, что готовился обрушить на меня? Я не знал. Погоня могла обернуться поражением в единый миг, как уже случилось однажды в доме Прозоровского. Принуждённый отступить, я мог утешать себя лишь тем, что этот вор более уже не станет бросать вызов судьбе и оставит меня в покое. Но отныне следовало держать ухо востро: где один, там могли явиться и другие.