Нерон - Эжен Сизек

Из двух кружков, обслуживающих культурные и политические связи в группе Аннеев, кружок Корнута был менее значительным. Луций Анней Корнут, африканец из Лепта, скорее [259] всего был вольноотпущенником и имел какое-то родство с Аннеями. Ритор, трагический актер, поэт, философ, стоик и теолог, Корнут был известным педагогом, о котором Персий, как и Лукан, его ученик, отзывался как о большом идеологе и человеке исключительных нравственных качеств. Он был вхож в императорский дворец, и Нерон часто с ним советовался, убрав предварительно других Аннеев. К концу правления, может быть, в 66 году, принцепс решил написать поэму об истории Рима. Корнут ему этого не советует. Он вспоминает Хрисиппа и его нетленное произведение. По его мнению, этот труд был полезен человечеству, и Корнут сразу же дает понять, что сочинение императора таковым не будет. Разгневанный принцепс вышлет его из Рима.

В своем трактате «Размышления о греческой теологии» Корнут излагает важные мысли об образовании, которые он передает своим ученикам. Он излагает на греческом языке концепцию Сенеки и утверждает, что боги из традиционного пантеона не что иное, как силы природы, аллегории. Он был также автором труда об орфоэпии и орфографии, комментариев к творчеству Вергилия, лекций по риторике, сатире. Его перу, возможно, принадлежит написанная после смерти Нерона и по возвращении самого Корнута из изгнания трагедия «Октавия». Его кружок время от времени посещали старинные друзья: лирический поэт Басс, певец нового стиля [260] Персии, Лукан и другие — в большинстве своем интеллектуалы: филолог Квинтус Реммий Палемон, главный специалист в вопросах новоазиатских заимствований в грамматике, отчаянный защитник нового стиля, историк Марк Сервилий Нониан, умерший в 59 году. К ним присоединяется также Кальпурнии Статура, Петроний Аристократ Магн и врач Клавдий Агатурн и, возможно, Луцилий, автор эпиграмм, навеянных порой высказываниями в кружке.

Последователи Сенеки в вопросах философии и политики, эти люди поддерживают неклассическое направление, воплощенное в новом времени. Персий вспоминает вечера, когда они вместе со старым учителем во время трапезы читали свои стихи и философствовали.

Если для большинства они и примкнули к новому литературному движению Сенеки, критикуя в то же время некоторые произведения Вергилия, то литература, которую они создавали, была менее пылкой, менее новаторской, чем в кружке Сенеки. Элементы украшений и эллинистский стиль объяснялись тем, что Клавдий Агатурн и Петроний Магн были греками. Благосклонно принимавшие кое-что из реформы, проводимой Нероном, они не одобряют преступлений и репрессий — пути, по которому она идет. Этот кружок распался в 66 году, и вряд ли кто-то держал в мыслях, что Корнут мог бы предпринять попытку восстановить его после падения императора. [261]

Последователи Сенеки

Другим кружком, связанным с группой Аннеев, был, как известно, кружок Сенеки. До того как образовался при дворе мощный политико-культурный кружок, отвлекая на свою сторону членов кружков соперников, кружок Сенеки становится вершиной римской интеллектуальной жизни, собирающей многочисленную элиту и замечательных людей своего времени.

Нерон часто посещал его и испытывал, особенно вначале, неподдельный интерес. В 50-51 годах Сенека решил создать свое собственное общество. В то же время возник кружок Корнута, политическая деятельность которого навсегда попала в сети стоицизма. Престиж Сенеки, его политическое, философское и литературное влияние позволяют считать его лидером. Оба кружка, которые уже существовали и могли бы объединиться — Музония Руфа и Тразеи, — ни один к нему не приноровился: первый не простил философу гибкого толкования и политического лавирования при Клавдии, второй посчитал кружок очень скромным; и один и другой тем не менее отдавали должное непримиримому и суровому стоицизму Сенеки. Вклад кружка Сенеки в расцвет литературы и искусств довольно весомый. Его направленность прекрасно выразила устремления целого поколения. Молодые писатели с большим энтузиазмом примыкают к новому литературному течению и новому стилю, [262] окрашенному умеренным новоазиатским влиянием. В 50-е годы, рассказывает Квинтилиан, поклоняются только Сенеке и читают только его трактаты, пытаются подражать ему, не всегда, правда, успешно: более диктаторы, чем сам диктатор, более непримиримые, чем самый непримиримый стоик, они часто впадают в крайность. Сенека умеет извлечь из этого пользу. Высота интеллекта и роль идейного вдохновителя не мешают ему выслушивать учеников, давать им советы, а иногда принимать близко к сердцу их аргументы и предложения. Его страсть к обновлению и нововведениям в литературе и политике во многом связана с общением и окружением.

Группа неоднородна — много вольноотпущенников и людей более чем скромного достатка, но особенно много сенаторов, всадников, вновь пришедших в их союз, а также знатных провинциалов. Сам Сенека — незнатного происхождения. Став адвокатом в делах между сенаторской и императорской властью, философ вполне отдает себе отчет о стремлениях и опасениях этих людей. Так, он осуждает аристократов крови, противопоставляя им благородство духа.

В «Спокойствии души», написанном незадолго до смерти Клавдия, и в «Письмах Луцилию», возможно, его последней книге, он обращается к ним и предлагает, подобно Тразее, новую этику и новый социально-культурный закон, для которых добьется признания, в то время как нероновский проект окончательно провалится. [262]

«Письма к Луцилию» свидетельствуют о живости и плодовитости этих обменов между Сенекой и его друзьями. Они также являются дневником философа: ежедневная жизнь, внутренние диалоги, которые автор ведет сам с собой — великий труд его интеллектуального и нравственного пути.

Уже в «Естественных вопросах», обращаясь к тому же Луцилию, Сенека подчеркивает, как он ждал ответа на внутренние диалоги, для использования инструмента личного усовершенствования, с тем чтобы вовлечь в него членов своего кружка. «Вот почему, — пишет он своему другу, — нужно убегать, прятаться от себя самого. Как бы мы ни были разъединены морем, я постараюсь честно служить тебе, сделать все, чтобы вывести тебя на лучший путь. Чтобы ты не чувствовал себя одиноким, я все время разговариваю с тобой». Мы уже выяснили, какую роль Бурр играл в кружке Сенеки. Здесь же активными и влиятельными были родные братья Сенеки, Мела и Галлион (на самом деле, Луций Юний Галио, Аннеан по усыновлении). Сенека очень доверял старшему брату, помогал ему в конце правления Клавдия: он даже стал наместником в Ахайе (Греция) — и умным наместником. Философ сохранит к нему нежность и восхищение, которое отразит в его «портрете», что набросал в «Естественных вопросах». Галлион там изображен умным, умеренным, любезным, очаровательным, [264] врагом лести и с головой ушедшим в изучение природы. Осторожный, он умеет сражаться со злом, если этого требуют его моральные принципы. Словом, заключает Сенека, ни один смертный еще не испытывал к кому бы то ни было такой привязанности.