Загадочная Коко Шанель - Марсель Эдрих

Она говорила:

«Один господин пришел попросить моего совета. Он не мог понять, любит ли все еще свою жену и детей или должен начать жизнь заново с одним молодым человеком. Я этих людей выставляю вон. Они рассказывают вам о своих комплексах. Что это такое? У меня аллергия к комплексам. Все это новые слова. Раньше ни у кого не было комплексов. Это называли пороками. Я предпочитаю порочных людей закомплексованным. Всегда были люди, которым нужны были необычные сложности, чтобы сделать самые простые вещи. Это знали, об этом догадывались, но никогда не говорили. Теперь об этом говорят все время. Это стало болезнью! Как излечить людей, которые не знают, кого они любят — женщину или мужчину?»

Комплексы, гомосексуализм вызывали у нее негодование, потому что были связаны с трудностями ее возвращения. Но главная претензия, предъявляемая ею модельерам, касалась технических сторон ремесла. Она утверждала, что мужчины не знают, как двигаются женщины. Одна из ее манекенщиц, представляя платье, сделанное портным-мужчиной, сказала костюмерше:

— Я не могу поднять руки.

— Платье сделано вовсе не для того, чтобы поднимать руки, — ответили ей.

— В хорошо сшитом платье можно ходить, танцевать и даже ездить верхом, — горячо возражала Коко.

Она рассказывала:

«На днях я примерила жакет, сделанный одним модельером. Один рукав длиннее другого. У меня не было плеч, вообще ничего, я исчезла, со спины я походила на голодную нищенку. Было смешно до смерти».

Успех пришел к ней так же, как к Вадиму и Б.Б.[243], — это было время фильма «И бог сотворил женщину»[244] — из США. Сравнение, которое заставило бы ее взвиться от негодования. Но оно позволяет установить веху в послевоенной эпохе: теперь было недостаточно поразить Париж, необходимо было короноваться в Нью-Йорке; модельеры не соглашались с этим.

— Они придают слишком большое значение своим персонам, — иронизировала Коко, — считают себя незаменимыми.

За полгода Америка шанелизировалась. Комиссионеры, жалевшие, что купили коллекцию не глядя, вслепую, полагаясь на гриф Шанель, курили теперь сигары более толстые, чем сам Дэрилл Занук[245].

После «Вога» и «Харпер’с Базаар», «Лайф» приветствовал новое воцарение Великой Мадемуазель, посвятив ей четыре страницы:

«Женщина, чье имя носят самые знаменитые духи в мире, «№ 5», может быть, совершила свое возвращение несколько преждевременно, но она уже влияет на всех и вся. В семьдесят один год она принесла больше чем моду, она совершила революцию».

Эта статья появилась после третьей коллекции Шанель в том же 1954 году. Она нокаутировала противника в третьем раунде. Но не без тревоги, предвидя возможное поражение, как это ясно из неизданного документа, который мы позднее приведем. Но это не мешало ей объяснять свою победу следующим образом:

«У меня есть логика, и я делаю разумные вещи. Нужно одевать людей. Им предлагают карикатуры, какие-то гротесковые забавы, в которых нельзя ходить, бегать. Американки отвергли это раньше, чем француженки, потому что они более практичны. Вот почему Америка сразу сделала ставку на Шанель. Для американок жизнь не развлечение, не забава, они практичны. Живут за городом, ездят туда каждый вечер после работы. Оставляют автомобили у ворот своих вилл. Все идет, все бежит, это совсем другая жизнь. Американки любят часто переодеваться. Они чистые, хорошо вымытые. Это и придает отталкивающе грязному Нью-Йорку вид процветающего города. Но все существует для женщины, ее лелеют. Для меня роскошь — это хорошо сшитая одежда, костюм, который можно носить лет пять, потому что он идет тебе. Моя мечта это старые костюмы, поношенные вещи. В Америке их выбрасывают. Там нет ничего прочного. Одежду не стирают, не отдают в чистку. Я велела почистить платье, от него осталась одна пуговица. Америка — противоположность роскоши. Cheap[246]. Для меня это ужас».

Однако именно эта Америка, cheap, утвердила стиль Шанель, прежде всего потому, что он давал возможность серийного производства, а также потому, что костюмы, сошедшие с конвейера, были облагорожены легендой Шанель, рожденной ее духами, и особенно «№ 5».

Один журналист спросил Мерилин Монро:

— Что вы надеваете на себя утром?

— Юбку и пуловер.

— А днем?

— Другую юбку и другой пуловер.

— А вечером?

— То же самое, но из шелка.

— А на ночь?

— Пять капель «Шанель № 5».

Этот анекдот хорошо известен.

Но не все знают, что фабриканты, выпускающие пижамы и ночные рубашки, решили, что они разорены. В качестве возмещения убытков они добились, что Мерилин оставила отпечаток своих алых губ на белой материи, которую они превратили в тысячи километров ночной одежды для мужчин и женщин.

Никто лучше чем сама Мадемуазель Шанель не понимал коммерческого эффекта ее легенды. Следует признать, если бы Мерилин назвала другие духи, ее тотчас бы обвинили в связи с парфюмером. Она назвала духи Шанель из женской солидарности, словно раскрывая секрет, как нравиться мужчинам, говорила о них как о могущественном любовном эликсире. Этой магической силой «№ 5» лишь побочно обязан своему составу. Эта сила шла от самой Коко, от того, что воплощала она сама для женщин всего мира. Она не сомневалась в этом и именно поэтому не могла стерпеть, чтобы ее компаньоны извлекали из этого выгоду. Кроме того, понимала связь, которая естественно возникала в сознании между ее стилем и духами. Никогда не прослывешь poor girl, если появишься безупречно одетая «от Шанель» и надушенная «№ 5». Она была глубоко убеждена, что принесла этим соединением стиль — духи что-то очень новое, и не только для двух тысяч привилегированных.

Во Франции «шанелизация» происходила медленнее. Коко вольно или невольно оставалась вне парижского круговорота. В Корбвилль к Фатам ездили танцевать, и два Кристиана, Диор и Берар, привлекали внимание сплетников. Надо сказать, что так называемые парижские журналисты, вылупившиеся из яйца Освобождения, знали еще только то, что образовалось вместе с ними, кожуру, или, точнее, временную поверхностную корку. Что касается внутренности плода или скрывающейся под коркой раны, они не знали ни их настоящей сладости, ни их подлинного нагноения.

— Что за время, — вздыхала Коко.

И тут же спохватилась:

«Не имею права критиковать его, я не принадлежу к нему. Мое прошло. Я вижу современность сторонними глазами. Скорее, должна сказать, — сердцем. Часто чувствую себя такой чужой всему, что меня окружает. Во имя чего живут люди этой эпохи? Я не понимаю их. Я отсталая, глупая. Мой разум не согласовывается с временем, в котором я сейчас живу».