Бессердечный - Павел Корнев

Маэстро Марлини рассмеялся:

– Надо заказать себе такие же.

– Вряд ли они пригодятся вам на каторге, – покачал я головой.

– А как же презумпция невиновности?

– Дочь главного инспектора полиции – не та персона, похититель которой может рассчитывать на снисхождение.

– Мне непонятно ваше ожесточение, – оскорбился фокусник. – У вас в этом деле личная заинтересованность… старший инспектор Моран?

– О да! – улыбнулся я, сообразив вдруг, что именно вызывает чувство неправильности происходящего. Центр помещения оставался свободным от ящиков, но и констебли, и ассистенты маэстро передвигались исключительно вдоль стен.

– Личная заинтересованность вредит делу, – наставительно заметил гипнотизер, явно в душе потешаясь над одураченным болваном.

Я ничего не ответил, только махнул рукой, подзывая полицейского, осматривавшего штабель коробов в дальнем углу.

– Констебль! Подойдите!

Постовой встрепенулся и поспешил выполнить распоряжение. Но двинулся он не напрямик, а опять же вдоль стен, словно центр комнаты преграждало некое препятствие, которое он обходил, сам того не осознавая.

– Слушаю, старший инспектор? – объявил полицейский, приблизившись.

– Какие успехи?

– Ничего.

– Продолжайте! – отпустил я его и повернулся к маэстро, который следил за нашим разговором с нескрываемым любопытством.

– Вы ничего не найдете, – уверил меня фокусник. – И на самом деле у вас нет никаких прав на обыск. Уверен, наш антрепренер уже вызвал адвоката. Советую покинуть цирк до его появления.

– Советуете? – негромко рассмеялся я и левой рукой выбрал из вазы с фруктами три некрупных апельсина. – Знаете, а я ведь одно время жил при цирке. Мой отец представлял интересы антрепренера. Разумеется, наша труппа была не чета вашему цирку, но в любом случае меньше всего мой папенька желал вмешиваться, когда у циркачей возникали проблемы с полицией.

– Это не лучшим образом характеризует вашего отца! – резко бросил маэстро.

– Боюсь, это общая черта всех законников. Они предпочитают дожидаться, пока ситуация разрешится сама собой. Вы уедете на гастроли, а им тут жить.

– Это угроза?

– Вовсе нет. Знаете, чему еще я научился в цирке?

Гипнотизер передернул плечами.

– Констебли закончили обыск, – заявил он. – Вам лучше уйти.

Я сделал вид, будто этой реплики не расслышал, подкинул в воздух сначала один апельсин, затем другой и третий и принялся жонглировать ими левой рукой.

– Правая у меня была тогда в гипсе, – сообщил я фокуснику. – Правой жонглировать я так и не выучился.

– Не понимаю, какое отношение это имеет к вашим обвинениям!

– Никакого, – ответил я; все мое внимание было приковано к взлетавшим в воздух и вновь падавшим в ладонь апельсинам.

Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три. Этот немудреный ритм полностью захватил сознание и вогнал в транс. Разум очистился, во всем мире остались лишь оранжевые шары с холодными, слегка шершавыми боками. Они взлетали и падали, снова взлетали и снова падали.

– Прекратите паясничать! – не выдержал наконец маэстро, и тогда я кинул апельсины ему, а сам резко обернулся, охватывая взглядом все помещение разом.

Маэстро Марлини был хорош и даже, не побоюсь этого слова, гениален. Без какой-либо подготовки, всего парой ничего не значащих фраз и банальных жестов он умудрился забраться в головы незнакомых людей и заставил их не обращать внимания на возвышавшийся в самом центре комнаты ящик на поворотной основе. Мы видели его, обходили, но не обращали никакого внимания, и только дурацкая игра с апельсинами позволила мне выскользнуть из-под сети искусного гипноза.

– Что это? – громогласно поинтересовался я, чем сразу привлек к себе недоуменные взгляды констеблей.

– О чем вы?! – удивился фокусник, уже далеко не столь беспечно и вальяжно как раньше.

– Этот шкаф, вы осмотрели его? – указал я на центр комнаты, и лишь тогда полицейские заметили все это время находившийся на всеобщем обозрении высоченный ящик.

– Пропустили, старший инспектор, – сознался один из констеблей. – Не понимаю, как это могло произойти…

– Он не старший инспектор! – выдал вдруг маэстро Марлини. – Я вспомнил его, его уволили из полиции!

Но было уже поздно. Я в один миг оказался рядом с ящиком и распахнул дверцу.

Пусто! Внутри оказалось пусто! Хуже того – крик гипнотизера окончательно разрушил мою власть над констеблями. Полицейские уставились на самозванца с немым изумлением в глазах и неминуемо набросились бы с кулаками, но я немного разбирался в реквизите фокусников и легко выломал разделявшую ящик на две части перегородку.

И на руки мне вывалилась Елизавета-Мария!

Охнув от неожиданности, я подхватил девушку и осторожно опустил в кресло, затем с тревогой приложил ладонь к шее и шумно выдохнул, уловив редкий пульс.

После этого я встрепенулся и завертел головой по сторонам, но маэстро уже и след простыл.

– Где он? – рявкнул я. – Куда подевался гипнотизер?!

Констебли только развели руками, а помощники фокусника и вовсе впали в ступор.

– Ты! – ткнул я пальцем в одного из полицейских. – За доктором, быстро! Остальным не спускать с нее глаз!

Сам выскочил в коридор и сразу наткнулся на Бастиана Морана.

– Не до вас! – отмахнулся от него, пробегая мимо, но старший инспектор ухватил за плечо и развернул в другую сторону. Там два дюжих констебля вели к нам по коридору маэстро Марлини с заломленными за спину руками; под глазом у фокусника набухал здоровенный синяк.

– Вообще-то, – хмыкнул Бастиан Моран, – я намеревался арестовать вас, но маэстро пытался покинуть цирк столь поспешно, что показалось разумным задержать и его тоже. Надеюсь, мне не придется об этом пожалеть.

– Смотрите сами! – указал я на распахнутую дверь.

Старший инспектор переступил через порог и удивленно присвистнул при виде Елизаветы-Марии фон Нальц, по-прежнему пребывавшей в бессознательном состоянии.

– Кто бы мог подумать, что от вас бывает толк, виконт! – покачал он головой.

– Наш уговор в силе? – спросил я, возвращая позаимствованную служебную карточку.

– Подумаю об этом, – остудил мой пыл Бастиан Моран и прикрикнул на констеблей: – Да расступитесь вы! Дайте ей больше воздуха!

– Дорогу! Позвольте пройти! – протолкнулся через заполонивших коридор полицейских цирковой врач, опустился рядом с девушкой и достал нюхательную соль. – С ней все будет в порядке! – успокоил он нас. – Простой обморок!

Ресницы Елизавета-Марии задрожали, и мое сердце затрепетало от удивительного взгляда сияюще-серых, с оранжевыми крапинками глаз.

– Виконт! – толкнул меня в бок Бастиан Моран. – Проводите даму до экипажа. Ее надо незамедлительно доставить в больницу!

– Со мной все в порядке! – попыталась возразить девушка, едва устояв на ногах.

Я предложил ей опереться на мою руку и повел на выход. Следом двинулись двое сотрудников Третьего департамента; Бастиан Моран мне откровенно не доверял.

– Что происходит, виконт? – пролепетала Елизавета-Мария. – Я была на приеме, а очнулась здесь. Где мы? Что происходит?

– Все уже позади, – успокоил я ее. – Вас чем-то опоили и пытались похитить с целью выкупа. Мы задержали негодяев.

– Но кто? Кто это был?!

– Об этом вам расскажет отец, – не стал раскрывать я деталей произошедшего, дабы не травмировать нежную девичью натуру.

Мы вышли на улицу, налетел свежий ветер, хлестнул дождем. Взгляд Елизаветы-Марии прояснился, она оглянулась и охнула:

– Мы были в цирке?

Я подвел ее к полицейскому экипажу, помог забраться внутрь и сам уселся рядом.

– Виконт! – окликнул меня один из полицейских. – Вы должны вернуться!

– Сейчас! – раздраженно отозвался я и прикрыл дверцу. – Елизавета-Мария, я должен вам признаться…

– Что случилось? – забеспокоилась дочь главного инспектора.

– Помните ту статейку об Альберте Брандте? Его стих посвящался вам. Я попросил его об этом. Я… я люблю вас, Елизавета-Мария! И люблю уже давно!

Не знаю, на что я рассчитывал. Мне просто требовалось выговориться, любовное томление жгло меня изнутри, я больше не мог сдерживаться и держать все в тайне. Не мог, даже несмотря на страх быть отвергнутым.

Я признался.

Елизавета-Мария отстранилась от меня, взглянула холодно и отчужденно.

– Виконт, – в голосе ее не осталось привычного тепла, – я крайне признательна вам за свое освобождение, но вынуждена сказать, что не испытываю к вам никаких чувств. – И она замолчала, даже не став упоминать о женихе.

Удар был силен, но я сам подставил себя под него, поэтому через силу растянул губы в беспечной улыбке, произнес на прощанье:

– Простите за несдержанность. Вы всегда можете рассчитывать на меня, – и выбрался из экипажа на улицу, притворил дверцу и скомандовал кучеру: – В госпиталь!