Время в тумане - Евгений Жук

Часа через три у него загудела голова, что бывало с ним крайне редко. Экскурсанты знали друг друга плохо, учета не было никакого, и он подумывал тихо сбежать, слившись с людьми у очередной проходной, но тут писатель с видом человека, приготовившего приятный сюрприз, объявил о том, что на следующем, еще только строящемся заводе их ждет нечто необычное, и на этот раз они пройдут на территорию, и что он, писатель, будет молчать — на заводе собираются выпускать новейшие строительные материалы, и пусть теперь они, будущие строители, разберутся во всем сами; а потом они отобедают — на строящемся заводе прекрасная столовая. Впрочем, добавил писатель, их встретит инженер из дирекции, его хороший знакомый, и вопросы можно будет задать ему.

Вырвавшись из цепи окружавших заводов и пробежав несколько сот метров навстречу ветру, автобус нырнул в тоннель высокой железнодорожной насыпи, за которой замелькали легкие садовые домики, полузакрытые плотной стеной высоченных — с еще не совсем опавшей пожухлой листвой — тополей.

Воздух впереди автобуса стал вновь прозрачным. Меж тополей сверкнуло что-то необычное, ярко-синее, и Крашев не сразу сообразил, что это не транспарант, призывающий садоводов-любителей к высоким урожаям, не крыша садового домика местного оригинала, а фасад упрятанного за довольно высокий забор завода. Выждав, когда автобус минует сады и корпус завода откроется не маленьким кусочком фасада, а развернется во все свои двести, а то и больше, таких же ярко-голубых метров, насладившись произведенным эффектом, писатель не удержался и, захлебываясь, стал сыпать датами, метрами, тоннами, мудреными названиями новых строительных материалов, из которых английской фирмой был построен корпус и которые должен был выпускать сам завод.

…Но получилось несколько иначе. Инженера дирекции, который должен был провести их на завод, на месте не оказалось; на территорию их не пустили, и несколько сникший писатель предложил вначале пообедать — благо, столовая — одноэтажное, бетонное здание — стояла рядом.

Столовая и в самом деле оказалась неплоха: зал чист, обедающих немного, блюда вкусны и недороги.

Он пил компот и разглядывал боковые стены, выложенные мозаикой в стиле «а ля русь»: пошедший вприсядку рыжий парень с балалайкой в руке, хоровод девушек со строгими, не оставляющими надежды лицами; березки, зеленая поляна… Ему не нравилась нарочитость стиля, но что-то, может, взаправдашняя лихость рыжего парня, может, печальная строгость девушек, а может, эта зеленая поляна с тонкими березками, трогали и не опошляли картину…

Хлопнула входная дверь, и в зал вошла группа людей. Их было человек семь-восемь. Они не направились к раздаче, а сели за соседние два стола в ожидании.

— Пс-с-с, — сказал один из них. Остальные засмеялись…

Из прохода, рядом с раздачей, выпорхнула накрахмаленная женщина. Улыбаясь накрахмаленным лицом, женщина ловко накинула накрахмаленную скатерть на сдвоенные столы и, развернувшись, пошла обратно. Один из севших за столики, поднявшись, пошел за ней.

— Толик, — свистящим шепотом позвал его писатель.

Толик — высокий, худой, модно одетый парень, развернулся и, близоруко щурясь, шагнул к их столам.

— Извини, не мог, — услышал Крашев его шепот. — Май фрэнд, — громко сказал он, показывая на писателя пальцем. Сидевшие за столом закивали головами. — Англичане, — шепотом продолжал Толик. — Два дня, как приехали… Курируют установку оборудования.

— А ты? — бегая глазами по Толику, спросил писатель.

— А я курирую их… — Толик пожал плечами.

Они стали говорить еще тише… Толик, извиняясь, разводил руками, показывая на англичан и порываясь к порхающей крахмальной женщине. Наконец писатель, затосковав, бросил Толика и повернулся к группе.

— К сожалению, экскурсия отменяется, — нервно сообщил он. — Анатолий Иванович, — он кивнул на Толика, — занят… Прошу в автобус. Впрочем, кто хочет самостоятельно, так сказать… Пропускной системы особой нет, одного-двух задерживать не станут…

Группа, возглавляемая тоскующим писателем, вышла. Крашев прошел пару шагов и остановился… Хлопала входная дверь. Входили и выходили люди… У сдвоенных столов порхала крахмальная женщина… Держа в руках мешавшую ему балалайку, шел вприсядку рыжий парень… И Крашев разом вдруг понял, что и эти входящие и выходящие люди, и крахмальная женщина, и то и дело подбегающий к ней Толик, и даже присевший рыжий парень — все это «другие люди».

Крашев вышел из столовой… Группа усаживалась в автобус. Крашев нашел писателя и сказал, что походит по заводу самостоятельно. Все еще тоскующий писатель пожал плечами и закрыл перед Крашевым автобусную дверь. Крашев повернулся, вздохнул для храбрости и пошел навстречу «другим людям».

Совсем рассвело, и он вышел во двор. Новый дом, омытый ночной росой, свежий, бодрый, равнодушно взглянул на Крашева темными окнами.

«Все — подумал Крашев. — Надо уезжать…»

…Как и много лет тому назад, поезд уходил в Москву утром.

Объяснений с матерью не было. Когда она вышла во двор, он сказал ей, что уедет сегодня, сейчас же. Мать ничего не ответила. Она молча смотрела на него, и он подумал, что она не просто смотрит, наверное, опять молится — просит хорошей дороги. А может, спрашивает у своего Бога — отчего он так скоро уезжает? Мысль о том, что мать опять молится, не покоробила его. Все застыло в нем, оцепенело. Он двигался, собирал вещи, разговаривал с матерью, считал: как выйдет из хатки, как успеет на вокзал, как купит билет… Но все разговоры, подсчеты проходили мимо него. В них участвовал его мозг, но чувства его оставались нетронутыми, как бы застывшими на нулевой отметке шкалы эмоций.

Собравшись, они посидели «на дорожку» — он сидел серьезно, скованно, потом вышли, и он не взглянул ни на хатку, ни на новый дом; потом прошли школу, старый школьный дом, дубовую рощу. Билетов на Москву не было.

«Странно, — подумал он. — К чему мне в Москву? Кому я там нужен? Кто ждет меня там?»

А мать думает, что нужен. Вот нет билетов, и она побежала к знакомому дежурному, уговаривает его. А может, хочет отправить? Может, и ей все равно? Да и зачем он здесь? Может, опять на Урал? Директором?

Крашев усмехнулся. На заводе уже свой оркестр, своя музыка, свой дирижер, и других музыкантов туда не надо. Куда же?..

…Мать билет достала, и в Москву надо было ехать.

Поезд подошел правильно. Крашев взял сумку, корзину с виноградом и большой бутылью вина, поцеловал мать и прошел в вагон. Как и двадцать пять лет тому назад, поезд стоял на их вокзальчике две-три минуты. Он нашел свое купе — оно было пустым, и он опять усмехнулся (резерв?), поставил вещи, вышел в коридор и посмотрел в закрытое окно.

Независимо-радостный от сознания участия в непрекращающейся дорожной суете топорщился вокзал. За все свои годы он не сдвинулся ни на миллиметр, но нездешние серые плиты, загадочные окна придавали ему вид существа, много погулявшего по этим железным дорогам и застывшего здесь некрепко и ненадолго.

«И у меня такой же вид, — подумал Крашев. — Франтоватый, таинственный и нездешний. Хотя… Я был в Англии, в Индии, был на Кубе… Изъездил почти всю страну… Но место мое было, кажется, вот здесь, в этом городке, и ни на миллиметр дальше. И когда все это кончится, ты будешь здесь… или нигде не будешь…»

…Мать стояла рядом с дежурным, пожилым мужчиной с истертым, неопределенным лицом. Дежурный тянул бечевкой пестик отправного колокольца.

Крашев нашел глаза матери и посмотрел в них. Вагонное окно было совсем близко от столба с колокольцем, но когда мать увидела его, она подошла еще ближе. Дежурный, покрутив своим неопределенным лицом вдоль состава, дернул бечевку и показал машинисту отправление. Поезд напрягся, зашипел, разжал колодки тормозов, уперся в колею дороги и, шевеля и скрипя межвагонными суставами, еле заметно сдвинулся к Москве. Мать подняла руку и шагнула вместе с поездом. Он знал, что сейчас она заплачет, и пугался этого. Мать подняла другую руку и стала вытирать глаза. Он не испугался и равнодушно смотрел на нее. Вдруг мать вздрогнула, посмотрела в сторону и опустила руки. Подошла женщина с длинными, наполовину седыми волосами и стала рядом.

«Анна, — понял Крашев. — Это Анна».

Женщина махнула Крашеву рукой и что-то сказала. Он ничего не услышал и дернул ручку, опуская окно. Окно не опускалось. Мать и Анна шли рядом и что-то говорили ему. Поезд, вовсе оправившись от несколькоминутной дремы, дернулся и, убыстряя ход, плавно покатился вдоль платформы. Анна опять что-то сказала ему. Он молча смотрел на ее почти не изменившееся круглое лицо, на седые волосы. Что она хочет сказать ему? Он махнул ей рукой, указывая на конец вагона, и пошел по коридору. Тамбур дохнул на него вонью множества выкуренных, раздавленных и заплеванных сигарет. Проводницы не было. Он понял, что ошибся, что прошел не в тот тамбур. Дверь тамбура была закрыта. Понимая, что дверь и должна быть закрытой, Крашев посмотрел сквозь стекло ближайшего к тамбуру окна. Мать была уже далеко, но Анна, надеясь, что он откроет дверь, немного поотстав, шла за вагоном.