Окно в природу-2003 - Василий Песков

Лес Средней полосы от тайги отличается тем, что чащи в нем перемежаются полянками. Идти по такому лесу весело и приятно. И на открытых местах можно увидеть животных, хотя днем полян они избегают. Выходя из леса на поле, у края которого вертится спрятанная в полупрозрачном шаре гребенка локатора Внуковского аэродрома, я увидел, как пара воронов, пикируя, сопровождала кого-то бежавшего в травах. Кабан! Занятно было наблюдать эту картину на фоне торчавшей из-за горизонта башни Московского университета. На этой же поляне спугнул я однажды всегда неохотно взлетающего коростеля. В вихляющем полете он выскочил почти из-под ног и, поспешая, ударился о загородку садового поселенья. Помню струнный звук проволоки. Но коростель остался жив или по крайней мере сумел скрыться в траве.

Далее поляну обтекающий ее лес украшает стайка берез. В первые годы хожденья на березах зимой я видел тетеревов. Позже весной находил места их ночлегов в снегу. Было это почти что рядом с Москвой. Сейчас в это трудно даже поверить.

А за поляной - снова лес, обезображенный на краю громадной свалкой. Тут кормятся тучи московских ворон и одичавшие собаки, а в последние годы и люди. Некоторые летом устраиваются жить в лесу. На моем маршруте возле ручья появились четыре землянки. Входы в них завешаны мешковиной, а одна - с дверью, принесенной со свалки. На ней сохранилась золоченная по стеклу надпись: «Отдел кадров».

Воспоминания ночью, все это знают, цепляются друг за друга, как конторские скрепки. За лесным пристанищем бездомных однажды поздней осенью мы с внуком увидели зайца. Он готов был встретить зиму - сиял белизной. Но снега не было, и заяц понимал, как заметен в черном лесу, - лежал, прижавшись к коряге, и вскочил ошалело почти из-под ног. Мы долго видели мелькавший между деревьями белый комок. Кстати, белеют зайцы не от холода, как многие полагают, а от сокращения светлого времени суток.

А если пойти в сторону, куда побежал заяц, то наткнешься на две оплывшие, заросшие бурьянами воронки. С этой стороны летом 41-го года летели ночами к Москве немецкие бомбардировщики. Им преграждали путь истребители, и немцы спешили «разгрузиться» - бросали бомбы куда попало. Две из них оставили след в «моем» лесу. Я непременно возле этих «ямочек» останавливаюсь - отхлебнуть чаю из термоса и оглядеться. Однажды вздумал фотографировать ос, поселившихся в одной из воронок. Одна меня укусила в запястье - ранка не заживала дней десять.

Вблизи воронок в июне всегда найдешь землянику. Однажды я всматривался в траву - не поспела ли? Решил, что рано еще. А глянув в бинокль на дупло дятла, увидел подлетевшую птицу с красной ягодкой в клюве - дятел уже проведал: поспела.

От следа войны тропинка ведет меня к текущему лесом ручью. Ширина его - можно перешагнуть, но пригнувшись, видишь маленьких рыбок. Живут! На косогоре возле ручья кучно растут дубы. Глядя издали, скажешь, что это одно громадное дерево с роскошной кроной. На самом деле это семейка дубов. Я называю ее «Двенадцать братьев». Человек ли закопал тут расчетливо в землю дюжину желудей или, может быть, сойка или залетная из таежных краев кедровка спрятали желуди и забыли о них. И вот живет уже поди больше ста лет семья великанов. Два крайних дуба начали сохнуть, и кто-то пометил их красной краской - знаки, что надо срубить. Но время такое - не сделали эту работу. Стоят старики уже лет десять помеченными. Подходя, я провожу ладонью по их шершавой коре: «Живы? Я рад вас видеть!»

Вблизи от дубов как-то сразу, в одну весну, возникла «слобода», как я называю «старых русских». Лесную поляну вскопали под клочки огородов и заставили шалашами, домишками из фанеры или просто укрепили кровлю на шатких кривых столбах. С весны до осени копошатся тут люди: что-то сажают, поливают, накрывают пластиком. Как положено, есть тут чучело - отпугивать птиц, проволочные ограды, увешанные жестянками от консервов, - отпугивать кабанов. На одной из «фазенд» фанерный лист с надписью «Шестизвездный отель».

Летний приют от житейских бурь нашли тут старый геолог, пенсионеры-учителя, несколько рабочих с закрывшегося московского завода - всего человек сто. Хорошие, добрые люди! Печально, что многим из них уже не придется увидеть ничего радостного, кроме этих маленьких огородов и «цыганских» построек, где можно укрыться от солнца или дождя. Наведывался сюда лесник - сказать, что место захвачено не по закону, что всех отсюда приказано сковырнуть. «Вы ИХ вон сковырните сначала!» - сказал леснику геолог, указывая в сторону невидимых за лесом кирпичных замков возле Картмазова.

От огородов и «Двенадцати братьев» моя тропа над ручьем идет по чаще, переплетенной хмелем, черемухой, бересклетом, до старой, заросшей межевой канавы. К ней я иду всегда крадучись. Из канавы на обширной поляне есть шансы увидеть что-нибудь интересное. До морозов зимы 79-го года был тут совхозный сад, и я два раза видел, как, задрав голову, хрумкал еще незрелые яблоки лось. Убитый морозами сад свели, и сюда, уже на овсяное поле, даже днем приходят мышковать лисы. Однажды мы с приятельницей увидели облезлую, может, линявшую, а может, больную бешенством Лизавету. Нам надо было поле переходить, и я решил испугать мышатницу выстрелом из ракетницы. Шипящий огонь упал перед носом лисы. Она пружиной взвилась и с испугу кинулась в канаву, где мы сидели. Пришлось выстрелить еще раз, чтобы лиса сообразила, куда следует убегать.

А однажды застал я лису в самой канаве. Совхоз «Коммунарка» высыпал тут испорченное зерно. Конечно, весь мышиный народец в округе проведал об этом богатстве. А лиса, застав тут скопище грызунов, опьянела от хруста костей и не заметила, как подошел я вплотную. Увидев меня из канавы, лисица прыгнула и, мазнув по куртке моей хвостом, скрылась в зарослях ежевики.

Следуем дальше. На конце межевой канавы в гуще крапивы есть куртинка странной малины - созревая, она не краснеет, а густо желтеет, как северная морошка. Теперь это место, видимо, многие знают, а раньше это было известно лишь птицам и мне. Набирал я тут пригоршню душистых янтарных ягод.

Теперь взгляните на эту кепку с орехами. Был теплый день конца сентября. Я сел отдохнуть на опушке под ореховый куст, снял кепку и, радуясь солнцу, любовался синевой дали. Вдруг на голову что-то упало... Орех! Глянул вверх - поползень выковыривает своим клювом-шильцем орехи из гнездышек и уносит куда-то прятать. Полюбовавшись работой птички, подумал: а я чем хуже? Тряхнул куст, а с него в траву орехи посыпались ливнем. Дело было под вечер. Поползал я по траве, наполнил кепку и, остальное оставив мышам, подался в ближайшую деревеньку попросить пакет для добычи и заодно рассказать о месте, где можно набрать хоть мешок переспевших орехов. Друзья мои засмеялись и повели за печку. Там стоял как раз мешок недавно запасенного богатства. То был знаменитый «ореховый год», такой же богатый, как уходящий «грибной»...

Пишется дольше, чем вспоминается ночью. Будем считать, что на этом месте я не заснул, и продолжим «ночную молитву» в следующую пятницу.

04.12.2003 - Ночная молитва (продолжение)

В каждом походе важен привал и непременно с маленьким костерком. В дороге все вкусно! Но зимой и летом на скорую руку «соизладить» можно еду горячую. Для этого на тонкий прутик надо нанизать кружочки краковской колбасы - не шашлык, а вкусно и рот обжигает. Если в рюкзаке еще окажется парочка помидоров, хорошее яблоко, кусочек сыра, черный хлеб и термос с чаем - лесной обед будет у вас полноценным. (Рецепт чая: кипяток должен быть щедро чаем заварен, на литр надо сыпать двенадцать ложечек сахара и выжать целый лимон. Будете пить - меня вспомните.)

Для привала у меня есть место особое, но иногда случается сесть где придется. Давно заметил: место, где горел костерок, обязательно посетят наблюдательные вороны. Приятно оставить им что-нибудь: корочку хлеба или на видном месте на сучок наколоть ломтик сыра. Птица его непременно заметит, и выйдет, как в сказке: «В Воронеж как-то бог послал кусочек сыра...»

Чай на тропе - великолепное средство. На Севере расстояния не меряют километрами, меряют остановками. «Сколько до той вон сопки?» - «Однако, четыре чаевки», - ответит чукча.

А вот на тропе место, где я по глупости чуть не стал жертвой лося. В 60-е годы лосей в Подмосковье было так много, что в воскресных странствиях я видел их постоянно. Один оказался совершенно не боязливым. Я снимал его с расстоянья в пятнадцать шагов, а он спокойно объедал ивняк. Потом прошел он в чащу и лег. Я снял лежащего, но интересно было бы все же снять на ногах - кинул в лося сучок. Он вскочил, прошел метров десять и снова лег. Я повторил домогательство. Лось опять отошел и опять лег. Тут, подойдя, я увидел: уши прижаты, а это значило - зверю я надоел. И только мелькнула эта здравая мысль, как лось вскочил, а я уже мчался - подай бог ноги. Убежать от поджарого зверя не просто. И я бы не убежал. Чувствуя сзади дыхание зверя, сообразил резко свернуть за дерево, и лось проскочил мимо. Так поступают лисы и зайцы, когда на них сверху нападает орел. Пока зверь соображал, куда же я делся, я бежал в сторону быстрее, чем заяц бежит от орла.