Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг. - Дмитрий Юрьевич Пучков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отказ англичан от русского арбитража был не только вызовом Бонапарту, но и неожиданностью для Петербурга. Ведь Александр и его министр иностранных дел считали, что англичане являются самыми лучшими друзьями. Не смутившись, однако, этим, царь вместо арбитража предложил посредничество в переговорах между Францией и Англией. Причем, прежде чем начать переговоры, французы должны были вывести свои войска из Ганновера и Южной Италии.
На этот раз взорвался Бонапарт. «Арбитраж мог привести к миру, – написал он своему министру иностранных дел, – потому что речь шла об обращении к справедливому человеку, решение которого можно было принять, не подвергаясь бесчестию. Переговоры же в теперешних обстоятельствах не приведут ни к чему»[227].
Разочаровавшись в объективности царя и раздраженный враждебностью Моркова, Бонапарт сверх того узнал, что один из роялистских агентов, некто Кристин, сопровождал Моркова в Париж. Именно он служил связующим звеном между русским послом и памфлетистом Фуйу. По приказу Бонапарта Кристин был арестован и допрошен по обвинению в участии в заговоре против первого консула. Морков потребовал его освобождения. Во время дипломатического приема в Тюильри Бонапарт подошел к Моркову и отчитал его. Когда же тот попытался возразить, первый консул воскликнул: «Мы еще не настолько под башмаком России, чтобы терпеть с ее стороны подобные выходки. И не сомневайтесь, что я арестую всех, кто будет действовать против интересов Франции!»
Деятельность Аркадия Ивановича окончательно вывела первого консула из себя. В своих рапортах, которые не оставались тайной от Бонапарта, русский посол не только постоянно изображал все происходящее во Франции в самом черном цвете, но и по любому случаю вставал на сторону ее врагов, кто бы они ни были: англичане, австрийцы, эмигранты…
«До тех пор пока мир не был нарушен, в Париже терпели господина Моркова, хотя он действовал так, как будто был англичанином. Тогда это было безопасно. Но теперь, когда идет война, конца которой не видно, присутствие [в качестве посла. – Примеч. авт.] человека, столь отрицательно настроенного по отношению к Франции, является уже не просто предметом, вызывающим раздражение первого консула»[228], – писал Талейран в депеше французскому послу в Петербурге, излагая мотивы, по которым Бонапарт просил отзыва графа Моркова.
Просьба первого консула вызвала буквально взрыв раздражения со стороны Александра. Впрочем, молодому царю надо отдать должное – диктуя ответ Бонапарту, он сумел, стиснув зубы от гнева, остаться в рамках дипломатических выражений: «Гражданин Первый консул, с горечью и удивлением я узнал, что граф Морков не смог заслужить Вашего доверия… Несмотря на плохое состояние здоровья графа Моркова, я всегда настаивал, чтобы он продолжал оставаться на своем посту, будучи уверен, что он способен поддерживать добрую гармонию, которая существует между двумя государствами. Содержание Вашего письма, гражданин Первый консул, вынуждает меня сегодня не противиться более многочисленным просьбам с его стороны покинуть этот пост. Я также думаю, что для него самого пребывание в Париже не будет отныне никоим образом притягательно…»[229]
Зато, обращаясь к Моркову, царь не видел необходимости сдерживать свои эмоции. По его поручению А. Воронцов написал: «Имею честь сообщить Вашему превосходительству, что Первый консул написал Его Императорскому Величеству письмо, в котором он потребовал Вашего отзыва, и господин Талейран сопроводил его депешей по этому же поводу… Содержание последнего письма достойно его автора и представляет собой ужасающую и глупую ложь… Я сообщаю Вам, господин граф, насколько Его Императорское Величество был шокирован этими обвинениями и насколько он уверен в их лживости…»
Со своей стороны в конфиденциальном послании Воронцов также полностью поддержал Моркова: «То, как с Вами обращались во Франции, не может удивить, ибо от Первого консула нечего ждать другого, кроме как насилия и бесстыдства. Все его поступки скорее похожи на поступки гренадера, который выбился в люди, чем на поведение главы великой нации»[230]. Наконец, сам император направил 16 (28) октября 1803 г. рескрипт своему посланнику: «Мне особенно важно, чтобы Вы сами были глубоко убеждены в том, что клевета, с помощью которой Вас хотели очернить, не только не произвела желаемого действия, но смогла лишь дать дополнительные основания к тем, которые у меня имелись, чтобы уважать Вас и воздать Вам должное… Пока же, чтобы засвидетельствовать, что я благосклонно отношусь к Вам и доволен Вами, причем сделав это самым явным образом, так, чтобы это не прошло незамеченным французским правительством и доказало бы ему, что на мое отношение к Вам нисколько не повлияли его чувства к Вам, принимая в то же время во внимание Ваши прошлые заслуги, а также те, которые Вы оказали уже при мне, я Вам посылаю при сем знаки ордена св. Андрея Первозванного, которые Вы немедленно возложите на себя»[231].
Аркадий Иванович, конечно же, не замедлил возложить на себя знаки самого высшего в Российской империи ордена. 8 декабря 1803 г., прежде чем покинуть Париж, он явился на прием к Бонапарту «еще более гордый и с еще более самодовольным видом, чем обычно». На груди графа Моркова сияла алмазами Андреевская звезда, а на плече красовалась голубая муаровая лента. «Мотивы частного порядка вынудили меня испросить у императора милости сменить меня на теперешнем посту, – напыщенным слогом произнес русский посол. – Его Императорское Величество соблаговолил снизойти к моим почтительнейшим просьбам, и я имею честь представить Вам, генерал, документы о моем отзыве».
Нужно сказать, что петербургское общество было куда менее снисходительно к незадачливому послу, чем император и его канцлер. Дело в том, что Аркадий Иванович, несмотря на свои заносчивые манеры, не стал отказываться от очередного вознаграждения, которое ему было вручено по приказанию Бонапарта. Эти деньги граф Морков употребил «в дело». «Он купил в Париже по низкой цене много бронзы, предметов часового мастерства и других вещей, очень редких, которые нужно было в России оплатить пошлиной; но он провез все это в Петербург в виде посольской поклажи, не подлежащей оплате, – писал голландский посол в России. – Впоследствии он был настолько бессовестен, что выставил эти вещи на продажу в магазин, хотя и под чужим именем; но все так хорошо знали истину, что я часто слышал, как в обществе говорили: “Видели вы бронзу Моркова? Пойдемте посмотреть бронзу
