Малахов курган - Сергей Григорьев

Лысенко повел солдат во вторую атаку, но был смертельно ранен. В ротах были перебиты все офицеры. На место Лысенко стал генерал Юферов и в третий раз повел войска на штурм. Отчаянным натиском солдаты вломились в горжу бастиона. Завязался ожесточенный штыковой бой. Юферов сражался во главе колонны. Французы окружили генерала и кричали, чтобы он сдавался. Юферов ответил сабельным ударом и пал мертвым, пронзенный несколькими штыками.

Французы вытеснили расстроенные остатки русских войск с бастиона и начали заделывать оставленный в валу проход.

Горчаков находился с утра в безопасном каземате Николаевской батареи. Узнав, что ранен Хрулев, главнокомандующий назначил начальником всех войск Корабельной стороны генерала Мартинау и приказал отбить Малахов курган у французов. Мартинау мог привести к бастиону только два полка. Они двинулись в атаку без выстрела, с барабанным боем. Вдруг Мартинау упал, тяжело раненный.

Войска Корабельной стороны остались без командира. Весь скат кургана покрылся телами убитых. Но солдаты кричали:

– Давай патронов! Ведите нас!

Французы ввели на Корниловский бастион большие силы. Русские солдаты, кучки моряков и саперы, иногда без офицеров, делали попытки ворваться на бастион Корнилова и все погибли до последнего.

Все усилия вернуть Малахов курган остались безуспешны.

От Белой башни на Малаховом кургане уцелел только нижний ярус, крытый толстыми сводами. Здесь укрылась горсточка солдат и матросов с тремя юными офицерами и двумя флотскими юнкерами во главе – всего сорок человек. В узком коридоре за входом стали матросы с длинными абордажными пиками.

Французы уже были полными господами на кургане, а между тем из бойниц Белой башни летели пули, поражая неприятеля. Падали большей частью офицеры. Засевшие в башне били на выбор. Стрельба французов по бойницам не привела ни к чему: солдаты заложили бойницы матрацами и подушками и, оставив только небольшие отверстия для ружей, продолжали стрелять.

Генерал Мак-Магон приказал взять Белую башню штурмом. Французы кинулись ко входу, выбили двери и устремились в темный узкий коридор. Смельчаки упали, пронзенные пиками матросов, и грудой своих тел преградили вход. Тогда Мак-Магон приказал обложить башню хворостом и поджечь, чтобы выкурить засевших в башне дымом. Огонь запылал.

К немалому удивлению французов, сверху башни в груды пылающего хвороста полетели обломки досок, пустые бочки, деревянные ушаты. Осажденные забрались на вершину развалин, заваленную хламом, и сбрасывали оттуда горючие материалы, чтобы усилить огонь. Враги догадались, что, презирая смерть, осажденные сами стараются усилить пожар, чтобы огонь добрался до соседнего порохового погреба. Французы поспешили погасить огонь и, поставив у входа в башню мортиру, начали стрелять внутрь башни гранатами. Выстрелы из башни прекратились. Французы осторожно вошли в коридор. Под сводами каземата раздавались стоны раненых – их оказалось пятнадцать человек. Остальные лежали мертвыми на плитах каменного пола каземата. Сорок человек более пяти часов защищали последний оплот Малахова кургана, занятого целой дивизией неприятеля.

К шести часам вечера канонада начала стихать, но ружейная стрельба продолжалась по всей линии фронта.

Горчаков в это время переехал Южную бухту на шлюпке и прошел со свитой по набережной Корабельной слободки, где под защитой полуразрушенных старинных каменных зданий шла перекличка: собирались и строились остатки полков, отбивавших штурм. Приличие требовало от главнокомандующего, чтобы он показался на линии огня. Взглянув на французское знамя на Малаховом кургане, главнокомандующий вернулся на Николаевскую батарею, где подписал приказ об оставлении Севастополя и приготовленную заранее диспозицию, о выводе ночью войск на Северную сторону: с Городской стороны – через мост, с Корабельной стороны – на пароходах и шаландах.

По диспозиции следовало после ухода войск испортить на бастионах орудия, взорвать пороховые погреба, город зажечь, корабли (исключая пароходы) по окончании переправы потопить.

Сон

Веня спал, как спит взрослый, до смерти уставший человек, – глубоким сном. Когда человек так крепко спит, говорят: «Его и пушкой не разбудишь» или «Спит как мертвый». Из такого тяжелого сна нельзя воспрянуть сразу: перед пробуждением непременно что-нибудь приснится. Так было и с юнгой Могученко-четвертым. Он внезапно почувствовал, что его качает морская зыбь…

… Веня увидел себя в грубо сколоченной осмоленной лодке под прямым рыжим парусом из проваренного с дубовым корьем полотна. На конце мачты вместо вымпела – серое птичье крыло. Холодный ветер развел крутую волну и, срывая с ее седых гребней пену, сечет в лицо ледяной водой. Мальчик сразу догадался, что он в Варяжском море, о котором слышал столько чудес от матери. А лодка эта – поморская промысловая шняка с парусом – такое плавание было его давней мечтой. А он уж не юнга, а зуёк и лежит там, где и полагается лежать юнге на промысловой лодке, – в «собачьей заборнице», около мачты.

Все эти забавные слова разом вспомнились Вене. Он взглянул на корму и увидел у руля мать. Анна твердой рукой держит «погудало» – так она смешно зовет до сих пор, по старой памяти, румпель[348] руля. Одета мать в желтый клеенчатый кожух, на голове такая же зюйдвестка[349], на ногах бахилы – тяжелые рыбачьи сапоги. Сжав губы, Анна сурово смотрит вперед. Туда же взглянул и мальчик и увидел совсем близко отвесные горные скалы с белыми пятнами снега в расселинах, одетые понизу россыпью прибоя.

«Мама, куда мы?!» – в испуге закричал Веня.

«А-а, проснулся! Что, продрожье взяло?… Сейчас, сынок, сейчас, берег близко!»

Шняка несется на скалы, встающие неприступной стеной прямо из прибоя.

«Куда мы, мама?»

«Домой!..»

Шняка с разбегу ударилась о камень, волной ее подкинуло вверх и снова ударило о камень. Рухнула мачта, ветер сорвал и унес парус. Все утонуло в ревущем грохоте прибоя. Веню подхватила, отхлынув от скал, волна и понесла в море…

Сделав неимоверное усилие, мальчик пробудился и увидел перед собой суровое и печальное лицо матери. Лоб ее повязан белым платком, из-под которого по лицу стекает струйкой кровь…

– Ну, проснулся! – улыбнувшись, сказала Анна. – А мы уже думали, мертвого несем…

Мать несла Веню, держа под мышки, а Наташа поддерживала ноги брата.

– Маменька, куда мы?

– На Павловский мысок.

– А Стрёма где?

– Там, где и быть должен, – на Малаховом кургане…

Веня резким рывком вывернулся из рук матери, упал на мощеную дорогу, вскочил, хотел бежать и покачнулся: он почувствовал в ногах и руках нестерпимую ломоту.

– Куда ты? – грозно закричала мать, схватив сына за руку. – Довольно! Побаловался – и будет!

Анна шлепнула сына, как маленького, крепкой ладонью. И Веня почувствовал себя таким маленьким, каким он был год тому назад. Он заплакал, прижавшись к матери, и спросил:

– А Стрёма как же?

– Стрёму убило, братец! – тихо сказала Наташа.

Держа Веню за руку, Анна и Наташа пошли навстречу холодному пыльному ветру, к Павловскому мыску.

Уже темнело.

Туда же, куда шли они, брели безоружные солдаты, тащились какие-то люди с мешками на горбах. Бежали с плачем женщины и дети.

– Эва, какое нам счастье привалило: «Владимир» у стенки стоит! – воскликнула Анна.

На верхней палубе «Владимира» полно народу. Пароход отрывисто гукнул и зашевелил плицами колес, готовясь отвалить. С мостика командир в рупор крикнул стоявшей позади шаланде, тоже сплошь занятой людьми:

– Крепи перлинь[350]!

– Есть крепи перлинь! – отозвались с шаланды.

Анна с дочерью и сыном кинулись на пароход по сходням. За ними заложили фальшборт.

– Отдай носовой!

Заработала машина, задрожала палуба, пыхнула дымом труба. Отрабатываясь на заднем ходу, «Владимир» на кормовой чалке[351] с трудом повертывался носом против ветра.

– Отдай кормовой!

– Есть!

Машина заработала вперед, и пароход, натянув перлинь, пошел к Северной стороне, ведя на буксире шаланду…

С большим трудом, огрызаясь на грубые окрики, Анна пробилась от борта на середину палубы. Здесь было не так тесно. Люди сидели на бухтах канатов, прямо на палубе лежали, охая и кряхтя, раненые… Все смотрели назад, на Севастополь. На Городской стороне полыхали пожары, освещая багровым заревом низкие тучи. По небу чертили огненные дуги ракет.

– Глянь-ка, братцы! Что же это деется там, на горах? – раздался испуганный крик на палубе.

– Ах, милые мои, что же это такое?

Все взоры обратились к скатам берегов Южной бухты. Снизу, от берега к вершинам, ползли, извиваясь, огненные змеи… Вот они доползли до вершин, погасли, и через мгновение над бастионами начали взметываться к небу один за другим огромные огненные снопы… Дикий вопль вырвался у кого-то из стоявших на палубе парохода, и, как бы отвечая на этот крик, с Корабельной стороны донеслись потрясающие громовые раскаты взрывов… Народ на палубе вторил взрывам воплями и плачем.