Хоровод воды - Сергей Кузнецов

Аня смотрела на них с презрением. Вот она – свободная молодая женщина, хозяйка своей судьбы. У нее – лучший на свете ребенок. Ей не нужно ни с кем держаться за руку, чтобы этого ребенка прокормить и воспитать. Ей не нужна семья. Слава богу, у нее никогда и не будет семьи.

Аня считывала бар-коды, выбивала чеки, принимала деньги, выдавала сдачу, улыбалась следующему в очереди – и радовалась, что в этом магазине она кассир, а не покупатель. Теперь Аня говорит: Я уволилась, потому что противно было на них смотреть. Впрочем, ради Гошиной медицинской страховки Аня легко забыла бы о своем отвращении – но каждый вечер, возвращаясь домой, чувствовала: болят скулы, да так, что боль не проходит до самой ночи.

Аня уволилась и так и не поняла, в чем же было дело, – не то слишком устала улыбаться всем покупателям, не то каждый раз слишком крепко сжимала зубы, когда очередная счастливая пара подходила к кассе.

Андрей говорил, что еще тогда ее заметил. Мол, запал с первого взгляда. Потому и подошел в обувном, что вспомнил. Аня не верила – если вспомнил, что ж не сказал прямо: Вы, девушка, в «ИКЕЕ» никогда не работали?

Впрочем, Андрей и без того нашел, как познакомиться, правда? Вот они и встречаются раз в неделю, почти год, Аня даже начинает привыкать, говорит Вике: С ним ничего, хотя и скучновато. Та как-то спросила: Замуж не собираешься? Аня рассмеялась: За кого? Да я со скуки помру, каждый вечер с Андреем. По выходным – в самый раз. И к тому же, куда я ребенка дену, если замуж?

Да и привыкла она быть вдвоем с Гошей. Вот сейчас выйдет из метро, заберет Гошу из садика, пойдут вместе домой, поужинают, сядут читать книжку, Маршака или Агнию Барто:

Девочки знают:В четырнадцать тридцатьПапин составМимо станции мчится.

Сестры повышеПриподняли братца:Пусть поглядит,Как вагоны промчатся…

Аня будет читать стихи и думать про себя: никогда бы не отпустила Гошу гулять по железнодорожной насыпи! Пусть папин состав едет без нас!

Она будет сидеть, читать стихи, радоваться, что Марик ушел на повышение, вспоминать поездку в метро, своих мужчин, отца, маму, икейных покупателей, Андрея, Вику, и Гоша будет прижиматься к боку, заглядывать в книжку, ждать, пока Аня перелистнет страницу.

Тихий семейный вечер, ну чистое счастье.

Только бы эта сука этажом ниже снова ментов не вызвала.

51. Автономные временные зоны

В больших городах можно заблудиться во времени. Можно даже потеряться.

Центральные улицы – это афиши новых фильмов, свежие тренды, модные девушки, роскошные витрины. Богатый город, переживший все перестройки и кризисы, нефть по хер знает сколько долларов за баррель, газ для Европы, цветные металлы, что там еще? Время мчится, как новый автомобиль, только что растаможенная иномарка, лоснящиеся полированные бока, форсированный движок.

Но стоит отойти в сторону – и время пробуксовывает. Иногда забредешь в кооперативное кафе – и десяти лет как не бывало. Пластиковые пальмы, дешевый евроремонт, цветные ликеры в баре. Иногда попадешь во двор, где еще не все тротуары заняты машинами, а из-под снега можно откопать девушку с веслом и гипсового горниста, советскую Снегурочку и ее подавшегося в пионеры младшего брата. Где-то на стенах еще сохранились боевые граффити: Борис, ты прав! и Банду Эльцына под суд! Где-то встретишь мужчин в выцветших синтетических курточках с олимпийской символикой 1980 года, а где-то всегда идет черно-белый снег и ездят воронки́ с надписью «ХЛЕБ».

Это – автономные временны́е зоны. Если знать маршруты, можно путешествовать между Москвой девяностых, восьмидесятых, семидесятых… Можно добраться до начала прошлого века, первопроходцем ступить на заброшенный островок дореволюционного паркета, переживший все перепланировки, можно увидеть заложенные камины, черные лестницы, деревянные стропила – может быть, в последний раз.

Буксуя, время цепляется за предметы, обдирает с них краску, покрывает ржавчиной и потеками, обрушивает карнизы кирпичных домов, осыпает штукатурку, разбивает оконные стекла, валит деревянные заборы, отламывает то горн, то весло. В этих зонах мы видим не прошлое, не семидесятые-восьмидесятые-девяностые, но время само по себе. Эти зоны – хранилища, время налито в них, словно старое вино в бутыли. И вся Москва – как один огромный винный погреб.

В этих зонах нет прошлого, как нет его в нашей памяти, – оно стирается, мы забываем детали, путаем слова и даты, еще немного – и забудем черно-белый телевизор и Москву без пробок.

Люди, жившие до нас, давно умерли. Нам осталось кино, книжки, фотографии, но и они показывают работу времени, а не жизнь, которой больше нет. Можно только догадываться, только выдумывать, собирать по кусочкам, бродить по Москве, надеяться – вдруг случится чудо и ты провалишься в такую дыру во времени, обнаружишь себя в автономной временной зоне, поймешь, что прошлое в самом деле существовало.

Три года назад Никита оказался на таком островке. Москва семидесятых – пустырь, огражденный знакомым реечным забором, обычно скрывавшим очередной долгострой, мимо которого маленький Никита шел в школу. Теперь забор выцвел на солнце, вылинял под дождем, покосился и местами лег на землю. Располагался пустырь неподалеку от оживленной московской трассы, над крышами новостроек семидесятых поднимались «элитные жилые кварталы», и трудно было поверить, что никто еще не прибрал к рукам этот кусок бесхозной земли.

По соседству с пустырем Никита увидел стоянку. Покосившаяся сторожка, собака на цепи, между сторожкой и забором пустыря – небольшой квадратный загон, что-то вроде заднего дворика, отделенного от улицы двумя рядами ограды из проволочной сетки. Будка, таз с водой, чучело – словно деревенский двор или огород.

Что-то заставило Никиту задержать взгляд на этом дворике. Он прижался к сетке лбом и всмотрелся. Будка. Таз. Чучело.

Вот оно! На чучело кто-то надел ярко раскрашенную маску, и даже отсюда было видно, что это не детская поделка, а настоящая восточная маска вроде тех, что используют в японском театре Но. Белое лицо, узкие глаза, пятна краски на щеках.

Из домика вышел бородатый сторож, из вымирающей породы дворников-и-сторожей, подошел к Никите:

– Чего тут высматриваешь?

– Да вот маска интересная, – сказал Никита.

Сторож кивнул, но не уходил, словно ждал продолжения.

– А можно поближе посмотреть?

– Нельзя, – покачал головой сторож. – Собака очень злая, чужих на территорию не пускает.

– Я вот думаю, я бы купил эту маску.

Сторож впервые улыбнулся.

– Не продается, – сказал он. – Нам самим нужно.

– Зачем?

– Нужно. – И сторож пошел назад: разговор окончен.

Воздух сгустился вокруг. Никите показалось, что эти десять квадратных метров московской земли выпали совсем из иного времени, может быть, древнее, чем сам этот город.

В двух шагах от оживленной московской магистрали в центре поляны стоит идол, тотемный столб, языческий бог. Лицо его непроницаемо. Перед ним лежат дары. Сидящие на цепи собаки охраняют его покой. По ночам здесь совершают жертвоприношения.

Рядом с этой поляной забор долгостроя семидесятых казался совсем новым.

Вглядевшись в идола, Никита заметил еще одну любопытную деталь: на макушке тотема стояло блюдце. Обыкновенное надтреснутое блюдце. Никита, кажется, разглядел общепитовский логотип.

Он постучал в дверь сторожки. Бородач вышел на крыльцо.

– Я бы хотел сделать подношение, – серьезно сказал Никита.

Казалось, сторож не удивился. Неспешным, каким-то домашним жестом протянул раскрытую ладонь, и Никита положил туда сто рублей.

– Что-нибудь еще передать? – спросил сторож.

Никита покачал головой.

Когда спустя три года он рассказал об этом Даше, она спросила:

– А что ты попросил?

– А надо было просить? – удивился Никита.

– Конечно. Ну хотя бы помолиться. Зачем иначе подношение делать?

– Да просто захотел приколоться, – ответил Никита и вдруг понял: Даша не подозревает, что он может просто прикалываться. Серьезный взрослый мужчина, какие тут шалости и приколы? В самом деле, подумал Никита, когда я последний раз валял дурака? Ведь я изменился за эти три года. Машкины попытки забеременеть, мой бизнес… не до приколов. Может, это и есть – старость?

– А о чем ты думал, когда деньги отдавал?

– О чем думаешь, когда деньги отдаешь? – пошутил Никита. – О том, что в кошельке осталось меньше, чем было.

Сказал – и вспомнил, что как раз вечером того дня познакомился с человеком, который через месяц попросил вычистить аквариумы у него на фирме. С этого весь бизнес и начался.

– А ты знаешь, – сказал он Даше, – давай съездим на это место! Не удивлюсь, если там все по-старому.

– Какой ты глупый, – ответила Даша. – Его давно нет. Оно и существовало-то всего полчаса специально для тебя.