Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка - Петр Астахов

Трамвайная дорога, проложенная высоко в горах, соединяла Frauenfeld с крупным городом северной Швейцарии Санкт-Галленом. Между двумя этими городами находился крохотный, в несколько домиков, населенный пункт Buhler. В одном из его домиков жили флюхтлинги (беженцы) из Европы. Вместе с нами в карантине оказалось не более десяти человек.

Нам следовало прожить в Buhler'e месяц, время условного карантина, а затем отправиться для постоянного пребывания в какой-либо лагерь для интернированных, так объяснил нам сопровождающий полицейский.

Позади осталась Германия с ее непредсказуемостью, наступала новая жизнь, без прошлых треволнений, но со множеством неизвестных на ближайшее будущее.

Условия жизни в карантине оказались хорошими — был полный отдых и обильное питание. Результат сказался быстро: все прибавили в весе. Особенно отличился Павел, к концу месячного карантина он поправился на шесть килограммов.

Первую неделю я находился вместе со всеми в лагере, а потом заболел и был переведен в больничку — Krankenzimmer,[21] которая находилась в километре от лагеря. В сопровождении солдата меня доставили в большой пустующий четырехэтажный дом, где на последнем этаже находились две комнаты для больных, одна для женщин, вторая для мужчин. Обе комнаты пустовали — я был единственным пациентом.

Солдат проводил меня до палаты со множеством окон и ослепительным дневным светом. Я занял предложенную койку и простился с ним. Он обещал прийти завтра утром, принести завтрак; сказал, что закроет за собой дверь на первом этаже, так я остался совсем один и очень плохо провел ночь, испытывая грустные чувства от одиночества.

Но «затворничество» продолжалось только одну ночь; на следующий день в Krankenzimmer пришли медсестры для ухода за пациентами и привели с собой молодую беженку, заболевшую в карантине. Ее поместили в соседнюю палату.

Днем сестры были заняты своим делом, в перерыв уходили в лагерь, потом возвращались. В шесть часов вечера заканчивали дежурство и шли домой. В первый вечер сестры, оставив таблетки и процедурные наставления, попрощались и ушли. Для меня это была вторая ночь, но за стеной уже был живой человек, с которым можно поговорить и разогнать тоску.

Громадный четырехэтажный дом производил впечатление распотрошенного человека: мрачно смотрелись черные пустоты окон всех этажей, лишь палаты четвертого этажа свидетельствовали, что в нем есть люди. А два незнакомых человека в это время, чутко прислушиваясь к шорохам, провели беспокойную ночь.

Утро началось с прихода солдата. Он оставил завтрак и ушел. Я постучал к соседке и пригласил ее к завтраку.

Обменявшись приветствием, задал обычный вопрос:

— Хорошо спали, Fraulein?

Ответ был неожиданным:

— Спала плохо…

Откровенность показалась удивительной. Вместо обычного: «Спасибо, хорошо», прозвучал вызов на продолжение и выяснение причин. Сам собой напрашивался вопрос: «почему?» Я принял этот вызов и продолжил разговор:

— А Вы знаете, мне тоже трудно было уснуть сегодня ночью, и, кажется, причиной этому было Ваше присутствие.

Я сказал это намеренно, ожидая ответа.

— Выходит, мы оба были в таком состоянии…

Вероятно, соседку тоже одолевало одиночество, и она была готова познакомиться ближе.

— Если не возражаете, исправим это сегодня, — сказал я, посмотрев в глаза, в надежде отыскать ответ.

Глаза выражали согласие. Так мы познакомились и сели завтракать.

Казалось, что в этот момент мы оба почувствовали необходимость поделиться своими переживаниями — этому благоприятствовала обстановка.

Кто же она была, моя незнакомка?

Она была старше меня, успела выйти замуж. Муж офицер Wehrmacht'a, давно в армии. Семейная жизнь не сложилась — детей нет. Первое чувство прошло быстро, виновата война и отсутствие рядом молодого мужа. Одной из причин отчуждения стали рассказы мужа о случайных связях на фронте и даже описание подробностей.

Складывалось впечатление, что у новой знакомой давно не было возможности просто и непринужденно рассказывать о своих неурядицах незнакомому человеку. У нее была привлекательная внешность — несколько вытянутый овал лица с тонкими чертами, серо-голубые глаза. Светлые волосы подтверждали нордическое происхождение. Однако после знакомства и рассказов о родстве, выяснилось, что она полукровка — отец немец из Вены, мать — итальянка (не запомнил откуда). Она носила красивое имя и звучную фамилию — Margarita Stokinger. И хотя я не владел языком настолько, чтобы выражать нюансы чувств и мыслей, мы понимали друг друга хорошо.

Более благоприятных условий для знакомства и сближения, чем в Krankenzimmer, трудно и представить. Кроме дня, нам оставались еще долгие часы зимней ночи.

Она бежала в Швейцарию с проводником и выбрала эту страну не случайно. В Санкт-Галлене жила родня ее отца. Дядя занимал в городе видное положение — работал в филармонии. О месте ее теперешнего пребывания дядя знает и должен навестить ее.

Время сблизило нас, но каждый прожитый час приближал и час расставания. После приезда в Buhler дяди, Маргарита предложила мне заключить с ней союз и навсегда остаться в Швейцарии. Но такое предложение не вязалось с моими планами, и наш союз не состоялся.

В один из мартовских дней милые сестры сообщили о выписке и предупредили, чтобы утром был готов к отъезду, за мной явится солдат.

К великому удовлетворению сказали, что нас отправляют в Женеву, в город, куда мы и сами стремились попасть с первых минут пребывания в Швейцарии. Все складывалось так, как хотелось.

В эту ночь Маргарита еще раз попыталась склонить меня остаться, но я был крепко связан товарищескими узами и принятым еще в Германии решением добраться до России.

Добрая женщина сняла с себя медальон и повесила мне на шею.

— Впереди большая и сложная жизнь, пусть этот медальон хранит тебя и напоминает о коротком счастье Buhler'a.

Хочу признаться, что в этой ситуации мне было не легко ожидать утро, чтобы проститься с человеком, подарившим мне так много счастливых минут.

Но этим мгновениям тоже наступил конец, за мной явился солдат, и мы простились. Маргарита утирала слезы.

Когда мы вышли на улицу, я невольно повернул голову в сторону четвертого этажа. На подоконнике, у раскрытого окна, в белой длинной сорочке стояла она и махала рукой. Я оборачивался еще несколько раз и видел в окне ее одинокую фигуру, пока, наконец, дорога не скрыла за своими постройками милый сердцу образ.

Конец марта застал нас в Женеве, повсюду ощущалось дыхание рано наступившей весны. Нас привезли в хорошо обустроенное здание, где на нескольких этажах размещались интернированные из Европы. Вся прилегающая территория была обнесена ажурной металлической оградой.