Агата Кристи - Екатерина Цимбаева

Глава седьмая

ОБЪЯВЛЕНО УБИЙСТВО

(Романы и рассказы Агаты Кристи)

Агата Кристи относилась к собственному детективному творчеству с пренебрежением, которое обидело бы всякого ее преданного поклонника, будь оно выказано кем-то иным. Свое пренебрежение она многократно выражала и прямо в детективных романах, и в автобиографии, и в интервью, и даже устами Мэри Уэстмакотт. В романе ее задушевной подруги «Неоконченный портрет» издатель объясняет героине, как из ее слабых сторон сделать сильные: «Необычайным даром природа вас не наградила. Шедевр вам никогда не написать. Но в том, что вы прирожденная рассказчица, нет никаких сомнений. Спиритизм, медиумы, борцы за возрождение Уэльса — все это вы видите в эдаком романтическом тумане. Вполне возможно, что вы заблуждаетесь, но видите вы это все так же, как девяносто девять читателей из ста, которым о них тоже ничего неизвестно».

Словом, банальность ума автора — залог успеха у читателей, обладающих столь же банальным умом. В «Автобиографии» Агата Кристи смиренно признает:

«Если бы я умела писать, как Элизабет Боуэн, Мюриэл Спарк или Грэм Грин, я прыгала бы до небес от счастья, но я знаю, что не могу, и мне в голову не придет подражать им. Я понимаю, что я — это я, что я могу делать то, что я умею, а не то, что мне хотелось бы». Вероятно, упомянутые серьезные писатели, кроме Грэма Грина, известны не столь широко и читаются значительно реже, чем Агата Кристи. Да и «Автобиографию» последней читали далеко не все ее поклонники. Желая сделать свое пренебрежение к себе широко известным, Королева детектива создала очаровательную самопародию — знаменитую детективную писательницу миссис Ариадну Оливер. Та обожает обои необыкновенных раскрасок, поедает яблоки в неимоверных количествах, не выносит публичных мероприятий и алкоголя, изъясняется косноязычно, но известна любому, — все это очень похоже на слегка шаржированный автопортрет.

Миссис Оливер терпеть не может своего гениального сыщика-финна, но расстаться с ним не в силах: «Конечно, он идиот, но читателям нравится». В «Картах на стол» она разражается целым монологом о своем ремесле (иначе не скажешь): «Вообще-то говоря, я ничуть не забочусь о точности деталей. Не вижу большой беды, если немного напутала в титулах полицейских, назвала автоматическое ружье револьвером, вместо „фонограф“ написала „диктограф“ и описала яд, от которого герои книги умирают, произнеся одну лишь предсмертную фразу. Уж что, на мой взгляд, действительно важно, так это количество жертв! Если действие становится скучноватым, то еще немножко крови наверняка внесет оживление. Если кто-то что-то хочет рассказать, его убивают первым. Нечто подобное встречается во всех моих книгах, конечно, приправленное каждый раз чем-нибудь новеньким». Позже в том же романе она жалуется на тяготы писательского ремесла: «Я в любой момент могу придумать самые невероятные вещи. Вот только записывать все это так утомительно! Здесь, знаете ли, нужно сначала все обдумать. А думать всегда противно. Потом надо составить план и время от времени в него заглядывать, а то получится такая путаница, что из нее никогда и не выберешься! Писать романы не такая уж приятная вещь. Это тяжелая работа, как и любая работа. Я могу ее делать, только повторяя и повторяя самой себе сумму денег, которую получу, выпустив роман».

Эти монологи прекрасно перекликаются со словами самой Агаты Кристи из «Автобиографии»: «Идеи возникают у меня в голове в самые неподходящие моменты: когда иду по улице или с пристальным интересом рассматриваю витрину шляпного магазина. Вдруг меня осеняет, и я начинаю соображать: „Как бы замаскировать преступление таким образом, чтобы никто не догадался о мотивах?“ Конечно, конкретные детали предстоит еще обдумать, и персонажи проникают в мое сознание постепенно, но свою замечательную идею я тут же коротко записываю в тетрадку.

Пока все чудесно — но потом я непременно теряю тетрадку».

Эта неприкрытая самоирония подчеркивается тем, что ни разу воспоминания о творческом порыве, приведшем к созданию шедевра, не связаны у нее с романами или рассказами детективного жанра, а только с творениями Мэри Уэстмакотт или с пьесами: «Писание книг — моя постоянная, надежная профессия. Я могла придумывать и кропать свои книжки, пока не спячу, и никогда не испытывала страха, что не смогу придумать еще один детективный сюжет. Я знала, что всегда буду писать свою одну книгу в год — в этом я была уверена; драматургия же навсегда останется моим увлечением, и результат будет неизменно непредсказуем».

Выходит, романы — ремесленные поделки для банально мыслящей публики? Полно, так ли все просто? Ведь некогда и Вальтер Скотт ставил собственное творчество очень низко по сравнению с трудами серьезных историков его времени. Но давно уже стало ясно, что в глазах читателей его романы составили эпоху, а по вкладу в историческую науку они эту эпоху опередили на сотню лет. А между тем он был искренен. И Конан Дойл искренне презирал своего Шерлока Холмса. И может статься, искреннее была и Агата Кристи. И даже наверняка искреннее.

Среди особенностей ее творческой манеры было многолетнее обдумывание замысла книги. Она не раз признавала, что сюжеты или образы вертятся в ее голове годами, прежде чем вылиться на бумагу. Только в начале ее писательской карьеры между толчком к замыслу и его реализацией почти не проходило времени (впечатления от кругосветного путешествия описаны уже в романе 1924 года; действие романов «Тайный враг» и «Тайна замка Чимниз» происходит в эпоху их создания). Позднее зазор бывал громаден. Так, аптекарь, встреченный в 1915 году, стал героем книги в 1961-м («Вилла „Белый конь“»); школа, куда ее дочь поступила в 1927 году, стала местом действия романа в 1959-м («Кошка на голубятне»). Первые впечатления от раскопок и супругов Вулли 1928 года отразились в романе 1936-го. Конечно, ничего странного в этом нет. Напротив, такое долгое обдумывание одновременно нескольких сюжетов приносило двойную выгоду. Она не тратила времени на бесплодное сидение над чистым листом бумаги, принимаясь за сочинение только тогда, когда весь замысел, герои и картины целиком созреют в ее голове, а уж слова сами найдутся. Кроме того, десятилетиями вызревавшие идеи не имели отпечатка ремесленной спешки, и при редкой продуктивности — два и более романов в год — она не создала ничего, что можно причислить к «ширпотребу», как нередко случалось с ее, преимущественно заокеанскими, собратьями-детективистами.

Играла роль и безудержность ее творческой фантазии, которая так забавно фонтанирует у ее миссис Оливер, в мгновение ока выдающей полдюжины взаимоисключающих объяснений одного события. Агата Кристи с удовлетворением заявляла, что не ощущает недостатка в идеях, их обычно даже слишком много, и неудивительно, что некоторым приходилось дожидаться своей очереди десятилетиями. Удивительно другое. Уже закончив книгу, она способна была отложить ее публикацию на четверть века и более! Ничем, кроме полнейшего равнодушия ко мнению читателей и критиков, этого не объяснить. На заре творческой жизни она, конечно, интересовалась их реакцией. Уверившись же в собственных силах, она обращала внимание на прием у публики либо только пьес (вот они ее очень беспокоили!), либо редких необычайных своих замыслов (как «Десять негритят»[10]). Все прочее казалось заранее предсказуемым: одобрят, раскупят.