Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Акайчо упомянул о том, что белый предводитель не может еще расплатиться с ним. Франклин насторожился: после рассказа об англичанине из форта Провиденс он не только не удивился, но и счел бы справедливым, если их спаситель индеец отказался бы от дальнейшей помощи отряду; собственно, Акайчо сделал и без того достаточно; кроме того, вождь племени, как, верно, и все индейцы, не имел оснований питать к бледнолицым нежность. Но Акайчо, глядя на Франклина своими пронзительными глазами и неторопливо поднося ко рту длинную трубку, говорит, что он все-таки поможет и приведет к форту Провиденс, что ж до оплаты его услуг, то…
— Пусть, — иронически говорит индеец, — это будет первый случай, когда должниками останутся белые.
Если Франклин и смолчал, то внутренне он не мог не признать правоту собеседника, народ которого был в невылазной кабале у торгашей.
Обдавая индейцев и белых, сидевших вперемежку, теплом и смолистым духом, весело горел большой костер. Длинный путь ждал еще моряков Франклина. Много еще путевых картин запечатлеет их память, прежде чем из тумана Атлантики покажутся родные берега. Немало людей повстречается им на том пути. Но никогда не изгладится из памяти сердца этот зимний вечер у жаркого костра в лагере индейцев, эти охотники и рыболовы канадских лесов и вождь их — высокий, широкогрудый, красивый Акайчо. Никогда не изгладится из памяти сердца привет и ласка индейцев, обогревших и накормивших измученных путников в ту пору, когда
Всю тоскующую землю Изнурил недуг и голод, Небеса и самый воздух Лютым голодом томились, И горели в небе звезды, Как глаза волков голодных!Родные берега показались лишь в конце лета 1822 года. Почти одновременно из своего третьего арктического морского похода вернулся Парри.
Вильям, конечно, сознавал, что на долю его друга Джона выпали ужасающие лишения и муки. Сознавали это и в Адмиралтействе. Знала об этом и Англия. Франклина и его спутников встретили, как героев.
В Лондоне Франклин зачастую испытывал неловкость. Стоило на улице кому-нибудь произнести его имя, как тотчас капитана окружала толпа, на него указывали пальцем — «вот человек, который съел свои башмаки», и он должен был спасаться бегством. Впрочем, у него не было слишком много свободного времени, чтобы разгуливать по лондонским улицам. Возвратившись, он засел за отчет о трехлетнем путешествии, за описание пяти с половиной тысяч миль канадского хождения.
«Результаты наших исследований, — писал Франклин, — по-видимому, подтверждают правильность мнения, что существование Северо-Западного прохода не невероятно. Побережье моря как будто направляется с востока на запад по широте, на которой лежат залив Коцебу, устье реки Макензи и залив Репульс».
Так осторожно писал Джон Франклин. И осторожность его диктовалась не ложной скромностью. Он был настоящим исследователем и не мог утверждать то, чего не знал наверняка. Он был прав, указав общее направление канадского побережья на запад — от залива Коронейшен, где плавали его каноэ, до залива Коцебу, открытого капитаном «Рюрика». Он ошибался, указывая общее направление на восток, ибо береговая черта резко поворачивала на север.
Наконец, он был трижды прав, когда, продумав результаты современных ему экспедиций, указал, что морской путь не прерывается в обоих указанных им направлениях.
Участок же побережья, с таким трудом вырванный им у Арктики, навел Франклина на верную мысль о том, что для открытия сквозного пути не следует забираться в слишком высокие широты. Следует, заявлял Франклин, продолжать экспедиции и продолжать их, держась в виду канадских берегов.
Он, конечно, не мог позабыть пережитого и не вздрогнуть при имени форта Предприятие, которому больше подходило бы имя форта Отчаяние. Но Джон Франклин сказал бы «да», если бы ему предложили повторить подобную экспедицию…
У КАЖДОГО СВОЯ ДОЛЯ
Отто Коцебу был горько и глубоко обижен, когда ему отказали в командовании шлюпами «Благонамеренный» и «Открытие». Адмиралтейство ссылалось на расстройство его здоровья. Он видел в отказе нечто большее — недоверие. И ни производство в капитан-лейтенанты, ни ордена Владимира и Георгия не сглаживали, не вытравляли обиду.
Прожив несколько месяцев в деревенской глуши, он в январе 1819 года был призван в Ревель и назначен офицером для особых поручений при своем бывшем архангельском начальнике адмирале Спиридове.
Он поехал в Ревель и зажил там внешне размеренной и спокойной жизнью. «Особых поручений» у адмирала почти не было, и его офицер «для особых поручений» располагал временем, как сам того хотел.
По въевшейся корабельной привычке, он поднимался рано, в тот час, когда на узеньких ревельских улицах показывались крестьяне — эстонцы, развозившие по домам молоко в бочках, заткнутых деревянной втулкой. Зимой капитан-лейтенант с утра садился за книгу о плавании «Рюрика», а летом, перед тем как заняться писательством, полоскался в теплых лечебных ваннах в купальне Витта, куда спозаранку стекалась дачная петербургская публика.
Зимний досуг он нередко отдавал театру, что был на Широкой улице и где вечерами толпились служанки с фонариками, провожавшие и встречавшие после спектакля своих господ. Летом отдыхал, прогуливаясь в Екатеринтальской подгородной роще. А когда в тихом городке гасли огни и сторожа, обходя улицы, возвещали: «Любезные граждане, пробило одиннадцать часов», он тоже гасил свечи.
Работа над рукописью о путешествии «Рюрика» была закончена очень скоро. Он отослал рукопись в Петербург Крузенштерну, а Иван Федорович, которому Румянцев поручил надзор за ее изданием, связался с типографами.
Книга была написана. Коцебу испытывал смешанное чувство удовлетворения и опустошенности, какое часто испытывают люди, завершившие творческий труд.
Потом эти чувства перешли в радость, все более возраставшую. И было отчего! Книга сразу получила всеевропейскую известность. В необычайно короткий срок, в течение лишь двух
