Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов

Низкорослые, нагие или прикрытые шкурами кенгуру, они прятались от дождей и сильных западных ветров в шалашах, собирали съедобные растения или охотились, вооруженные деревянным копьем и бумерангом. Они жили на острове, отделенном от Австралии проливом шириной немногим более двухсот километров.

Они добывали огонь трением деревянных палочек и плавали в лодках из коры деревьев, сшитой волокнами жесткой травы. Они верили в многочисленных духов-хранителей и в не менее многочисленных духов враждебных. Последние, по их твердому убеждению, жили в ущельях и пещерах высокого, сильно иссеченного плато, расположенного внутри острова. Но они никак не предполагали, что не из ущелий и пещер явятся могущественные враждебные духи, а из-за моря, явятся для того, чтобы замучить их, отнять остров, истребить поголовно.

Впервые, как грозное, но мимолетное предупреждение, как тучи далекого еще ненастья, эти враждебные духи пришли к ним в облике голландцев капитана Абеля Янсзона Тасмана. Пришли и ушли, как приходят и уходят облака.

Ясное небо сияло над островом, названным голландским капитаном, в честь губернатора голландской Индии, Вандименовой Землей. Минуло свыше ста шестидесяти лет, прежде чем небо над их землей померкло.

Началось с того, что англичане основали на южном берегу острова поселок Хобарт, предназначавшийся для ссылки «неисправимых преступников».

Один за другим приплывали в Хобарт заморские корабли, и партии ссыльных, изможденных и озлобленных, сходили на берег, хмуро глядели на землю, поросшую жестколистным кустарником, и на домики Хобарта, где они должны были провести долгие годы, а может, и всю жизнь.

С восемьсот семнадцатого года начали прибывать на остров и свободные колонисты, считавшие себя, в отличие от уголовников, людьми порядочными, цивилизованными и уж никак не убийцами и грабителями.

Но низкорослые люди, охотники и рыболовы, те, что испокон века жили в своих шалашах на этом острове, не видели, да и не могли видеть разницы между теми, кто приехал к ним до восемьсот семнадцатого года, и теми, кто приезжал после того. В представлении этих «дикарей», не разумевших хитрых европейских законов, и те и другие равно были убийцами и грабителями, ибо и те и другие сгоняли их с благодатных прибрежных земель, стреляли в них из страшных железных палок, сжигали шалаши и похищали женщин.

Все дальше к пустынным голодным плоскогорьям уходили туземцы, и все больше погребальных костров горело на Вандименовой Земле. А пришельцы, эти могущественные злые духи, принесенные в огромных лодках недобрым ветром, распахивали земли и заводили гурты тонкорунных овец.

Наконец, охотники и рыболовы, вооруженные деревянными копьями и бумерангами, решились постоять за себя.

Белые — и те, что считались «неисправимыми преступниками», и те, кого охранял закон и благословляли попы, — ответили истребительной войной. Белые называли эту войну «черной войной». Видимо, потому, что истребляли темнокожих, а вовсе не оттого, что делали черное дело.

Полковник Арчер, английский губернатор, не забывающий каждое утро выбрить квадратный подбородок, а вечером вознести молитву господу богу, оказался бравым стратегом «черной войны». Арчер протянул линии стрелков от одного берега острова до другого; стрелки двинулись на облаву и перебили несчастных копьеносцев. Остались лишь небольшие группки их, разбросанные в пустынных горах да в диких лесах.

Когда новый, очередной губернатор принял бразды правления на Вандименовой Земле, туземцев считалось… душ двести, а колонистов больше двадцати тысяч. Но и это красноречивое соотношение не устраивало колонизаторов, и с воинственной энергией они стремились свести число туземцев к нулю.

Новый губернатор был пятидесятилетний моряк с облысевшим широким лбом и добрыми темными глазами под клочковатыми и такими же темными бровями. Резкие морщины на его обветренном лице говорили, что человек этот большую часть жизни провел под открытым небом. Он был глуховат и часто нюхал табак. Вместе с ним приехали в Хобарт его жена, очень красивая и статная, и кудрявая дочка.

Губернатора звали Джон Франклин, жену его — Джейн, дочь — Элеонора. Семейство поселилось в прекрасном доме, окруженном вечнозелеными деревьями и жестколистным кустарником.

Вскоре после прибытия в Хобарт Джон Франклин устроил праздничный ужин и пригласил офицеров, судейских чиновников, членов законодательного совета — всех должностных лиц.

Почтенное общество собралось. Офицеры блистали яркими мундирами, чиновники из богатеев-колонистов — перстнями и лысинами, женщины — улыбками и обнаженными плечами. Загремела музыка военного оркестра. Все прошли к столу. Отужинав, кружились в танце, и офицеры наперебой приглашали Джейн Франклин.

Бал был в разгаре, когда лакей подошел к губернатору и подал ему большой кусок дерева, принесенный минувшей ночью из глубины лесов, за сотни миль от Хобарта. На куске дерева углем была изображена кенгуру. Искусность и простота рисунка показывали, что он сделан рукой туземца, а свежесть угольных линий — что начертан он недавно.

Кусок дерева с изображением кенгуру произвел магическое действие. Музыка утихла, все столпились возле Франклина, и он с удивлением заметил, как преобразились физиономии его гостей. Куда девались улыбки, почтительные и любезные мины!

— Поймать их! — злобно выкрикнул кто-то из чиновников.

— Изловить черных собак! — поддержала вся компания.

Маленькая, трогательно-смешная кенгуру, начертанная каким-то туземцем в дикой лесной глуши, была здесь, в роскошном губернаторском доме, воспринята, как неприятельский вызов, как боевой клич. Кусок древесной коры показывал всем этим джентльменам и офицерам в ярких мундирах, что в далеком лесу есть еще темнокожие беззащитные люди, ускользнувшие от облав.

— Поймать! Изловить! — выкрикивали леди и джентльмены, позабыв о бальных развлечениях.

Все смотрели на губернатора, ожидая его распоряжения. Но Джон Франклин молчал. Ропот удивления и недовольства пробежал по залу. Губернатор молчит, он не приказывает немедля выступить на охоту за «черными собаками»! Это было удивительно, непривычно, непонятно.

Джон Франклин молчал, но его темные глаза глядели без гнева на живодеров, готовых убивать, убивать, убивать. Нет, в его глазах была лишь печаль человека, бессильного изменить общий ход событий, именующихся колонизацией края. Однако за его молчанием крылась и твердость человека, способного изменить частности. И старый моряк не отдал приказа об «охоте».

Кто знает, не встала ли тогда перед ним картина иного вечера? Не вспомнил ли он зимний костер в мертвом лесу и других «диких»