Волкогуб и омела - Шарлин Харрис

— А в этой коробке у тебя что?

Уэстон поднял голову. На него смотрел большими глазами ребенок лет пяти-шести.

— Это? Э-гм… это для доктора.

Он оглядел приемную, ища, чей это мальчик. Двое сидели, уткнувшись в журналы, еще один смотрел рекламу автомобилей по подвешенному к потолку телевизору, а последний вроде бы спал. Родителем ребенка мог быть любой из них.

— Это кекс? — спросил мальчик.

— Э-гм… да, вроде того.

— Я люблю кексы.

— Этот бы тебе не понравился.

Мальчик потянулся за контейнером:

— Он шоколадный?

Уэстон схватил контейнер и поставил себе на колени.

— Нет. Он не шоколадный.

— Покажи!

— Нет.

Мальчик прищурился на контейнер. Уэстон подумал убрать предмет за спину, с глаз долой, но некуда было, кроме как на стул. А ставить туда, где он сам мог на него случайно надавить спиной, было бы неразумно.

— А похож на шоколадный. Вон орешки видны.

— Это не орешки.

На самом деле, как бы это ни было противно и неприятно, Уэстон сам не знал, что это за комки. Именно поэтому он и сидел сейчас в приемной у врача.

Он снова посмотрел на четырех взрослых, подумал, чего это никто из них не призовет своего сына к порядку.

Уэстон был одинок, детей не имел. Детей не было ни у кого из его знакомых. Инженер-механик, он и на работе с детьми не встречался. Может быть, современные родители ничего против не имеют, когда их дети заговаривают с незнакомцами, выпрашивая кекс.

— Мистер Смит? — окликнула его пестро-розовая сестра. — Пойдемте со мной.

Уэстон встал, пронес собственный кал через дверь, прошел за сестрой по короткому коридору и оказался в осмотровой.

— Пожалуйста, надевайте халат, я сейчас вернусь.

Она закрыла за ним дверь. Уэстон уставился на сложенный бумажный предмет одежды, лежавший на краю бежевого осмотрового стола, также покрытого бумагой. Поставил контейнер рядом с банкой ватных тампонов. Потом снял куртку, туфли, джинсы, трусы и майку, сложил их аккуратной стопкой на полу и просунул руки в проемы халата. Ощущение — будто надеваешь на себя большую жесткую салфетку.

Уэстон поежился. В комнате было холодно: в осмотровых всегда температура на несколько градусов ниже комфортабельной. Он стоял в носках, потирая голые руки, ожидая возвращения сестры.

Наконец она вернулась, измерила ему температуру и давление, потом снова его оставила, пообещав, что доктор Ваггонер скоро придет.

Прошла минута. Две. Три. Уэстон рассматривал плитки потолка, вспоминая часы, проведенные в Интернете в поисках разгадки его странной болезни. Много находилось всякого контента по поводу испражнений — даже один сайт, где люди вывешивали продукцию своих кишок, чтобы другие оценили, — но ничего похожего на свои проблемы он не нашел.

Цепь размышлений прервал звук открывшейся двери.

— Мистер Смит? Я доктор Ваггонер. Садитесь, прошу вас.

Уэстон сел на стол, ощущая ягодицами холод бумаги.

Доктор Ваггонер оказался пожилым человеком плотного сложения. Лысый, но волос над ушами достаточно, чтобы закрыть лысину зачесом. Модные круглые очки в оправе под черепаховую, голос одновременно и глубокий, и несколько носовой.

— Давление у вас нормальное, а вот температура — сто и пять десятых[18]. — Он со щелчком надел латексные перчатки. — Как вы себя сейчас чувствуете?

— Хорошо.

— Боль, резь, проблемы, дискомфорт?

— Нет. Слегка холодно, но и только.

Доктор Ваггонер, ведя разговор, заглянул Уэстону в уши и в нос каким-то прибором.

— Как давно у вас эти кишечные проблемы?

— Ну, где-то так месяца три. Но на самом деле это не совсем кишечные проблемы. Я у себя в испражнениях нахожу, как бы сказать, какие-то странные предметы.

— Вы можете их описать?

— Похожие на камешки. Или что-то вроде обрывков тканей.

Доктор Ваггонер приподнял бровь:

— Я должен начать с очевидных вопросов.

Уэстон ждал.

— Вы ели камешки или обрывки тканей?

И доктор улыбнулся, как хеллоуинская тыква. Уэстон тоже попытался изобразить улыбку.

— Насколько я знаю, нет, доктор.

— Приятно слышать. Расскажите мне, какая у вас диета. Вы ее не меняли последнее время? Не ели что-нибудь экзотическое?

— Нет, не менял. Я стараюсь есть здоровую пищу — последние десять лет.

— Бывали за границей за последние полгода?

— Нет.

— Едите непрожаренное мясо или же сырые овощи?

— Иногда. Но не думаю, чтобы у меня были ленточные черви.

— Ох уж этот Интернет! — усмехнулся доктор Ваггонер. — Каждому дает медицинский диплом.

Уэстон на это открыл рот, промычал: «Н-ну-у», пожал плечами и сказал:

— Я понимаю, что я не врач, но я много смотрел разных сайтов, и предметы у меня в стуле, доктор, не похожи на сегменты червей.

— Камешки и ткань, говорите. А поконкретнее?

— Камешки вроде как белые. Есть совсем маленькие, крупинки. Иногда побольше.

— Насколько побольше?

— Бывают размером с большой палец.

— А ткань?

— Разного цвета. Иногда красная. Иногда черная, синяя бывает.

— Насколько внимательно вы изучали эти предметы?

Уэстон состроил гримасу:

— Не слишком пристально. То есть я никогда не вынимал их из унитаза, не трогал, ничего такого. Кроме вот этого. — Он показал на образец на столе.

— Это мы отдадим в лабораторию на анализ. А сейчас я хотел бы вас посмотреть. Пожалуйста, нагнитесь над столом и поднимите халат.

Уэстон надеялся, что до этого не дойдет, но принял указанную позу, а доктор Ваггонер тем временем смазывал каким-то гелем собственную руку и входное отверстие.

— Расслабьтесь. Будете чувствовать некоторое давление.

Это было куда хуже, чем давление, а расслабиться совершенно невозможно. Уэстон крепко зажмурился и попытался думать о чем-нибудь, о чем угодно, только бы не о толстых пальцах, лезущих в него через черный ход.

— Вы говорили, началось три месяца назад. Это как, непрерывно? Или периодами?

— Два-три дня в месяц, — выдавил из себя Уэстон. — Потом приходит в норму.

— В какое время месяца?

— Обычно в последнюю неделю.

— Вы когда-нибудь… погодите, кажется, я что-то нащупал.

Вот фраза, которую ну никак не хочешь слышать, когда рука врача у тебя внутри. Уэстон задержал дыхание, весь скривился. Даже непонятно, что тут было хуже — боль или унизительность положения. Но к счастью, милостив бог, рука вышла.

— Что там, доктор?

— Погодите, я думаю, там есть еще. Надо повторить.

Уэстон застонал, ненавидя всю свою жизнь с начала и до конца.