Волкогуб и омела - Шарлин Харрис

— Погодите, я думаю, там есть еще. Надо повторить.

Уэстон застонал, ненавидя всю свою жизнь с начала и до конца.

Доктор возвращался еще четыре раза, так что Уэстон даже к этому привык. Последний факт его встревожил.

— Это, кажется, уже все.

— Что именно все?

Уэстон обернулся, увидел, что врач рассматривает лежащие у него на ладони предметы.

— Пуговица от пальто, кусок молнии и шестьдесят три цента мелочи. Очевидно, вы едите не столь здоровую пищу, как вам кажется.

Уэстон заморгал, будто надеялся, что от этого предметы исчезнут. Они остались.

— Это прозвучит, будто я вру, — сказал он. — Но я этого не ел.

— Один мой коллега однажды осматривал человека, который хотел попасть в книгу рекордов путем съедения велосипеда, по кусочкам. Коллега вынул у него из прямой кишки отражатель.

— Доктор, я серьезно. Я не ем пуговиц или мелочи. И уверен, что не ел молнии.

— Молния скорее всего с ширинки от джинсов. — Снова Ваггонер усмехнулся. — Я знал одну пожилую даму, которая проглотила муху[19].

— Я ничего такого не ел.

— О’кей, тогда остается единственная альтернатива. Вы ведете половую жизнь?

Уэстон вздохнул:

— Обычную гетеросексуальную. В данный момент одинок. А единственный за всю мою жизнь человек, который там побывал, так это вы.

Доктор Ваггонер бросил предметы в какой-то лоток и сказал:

— Можете сесть.

Уэстон встал с четверенек, но садиться не стал. Не очень себе представлял, что когда-нибудь вообще сможет сидеть.

— Вы считаете, что я вам вру.

— Мистер Смит, эти предметы не могли материализоваться у вас в кишке из другого измерения. И вряд ли у вас в животе есть филиал казначейства США, чеканящий монету.

Хорошо хоть кому-то весело. Интересно, подумал Уэстон, когда он попросит разменять доллар.

— Я говорю правду.

— Вы снимаете квартиру пополам с другом? И у него есть склонность к грубым розыгрышам?

— Я живу один.

— Вы пьете? Принимаете какие-нибудь наркотики?

— Иногда баночку пива.

— Не случалось вам выпить лишнего? Бывают ли отключения сознания? Периоды, когда вы не помните, что случилось?

Уэстон готов был автоматически ответить «нет», но остановился. Были за последние пару месяцев моменты, когда память становилась какая-то нечеткая. Провалами он бы это не назвал, но бывало так, что он ложился в кровать, а просыпался в другой части дома. И голым.

— Кажется, у меня может быть снохождение, — признал он.

— Вот, это уже что-то. — Доктор Ваггонер снял перчатки, бросил их в бак для опасных отходов. — Я вас направлю к специалисту.

Уэстон почесал в затылке:

— Вы считаете, что я во сне ем пуговицы и мелочь?

— Как-то они попали к вам внутрь, тем или иным способом. Считайте еще, что вам повезло. У меня как-то был пациент, который во сне залогинился в Интернет-казино и просадил семьдесят восемь тысяч долларов.

— И обратился к вам по поводу снохождения?

— По поводу сломанного носа, когда узнала его жена. Волноваться не надо, мистер Смит. На сегодня я выпишу вам снотворное, чтобы не было приступа ночного голода, а специалист разберется в причинах ваших проблем. Обычно снохождение бывает результатом стресса или депрессии.

— Это вы меня к психоаналитику, что ли? — нахмурился Уэстон.

— Его зовут доктор Глендон, и он — врач-психиатр. Моя сестра запишет вас на прием. А вы тем временем постарайтесь убрать под замок все мелкие предметы, которые можно проглотить.

Уэстон шел домой, чувствуя себя идиотом. Идиотом, который сел на кактус. Его дом, находящийся от кабинета врача всего в нескольких кварталах, казался удаленным на пятьдесят миль, потому что каждый шаг отдавался жалящей болью.

Солнце начало клониться к закату, и Нейпервилл надел праздничный наряд. Гирлянды белых лампочек украсили хвою, которой убрали каждый фонарный столб и каждую витрину. Эффект усиливался тихо падающим снегом, и улица походила на рождественскую открытку.

Но ничего этого Уэстона не радовало. С тех пор как работа заставила его переехать в Иллинойс, оторвав от родных и друзей в Эшвилле, в Северной Каролине, он пребывал в угнетенном настроении, но не в депрессии в собственном смысле слова. Все сведения о депрессии он почерпнул из рекламы антидепрессантов по телевизору. А в рекламе никто из депрессивных больных мелочь не ел. Впрочем, может быть, доктор Ваггонер что-то знает.

Вытащив ключи из кармана, он уже готов был открыть замок входной двери, как вдруг она распахнулась. За ней во все четыре фута своего гордого роста стояла его злобная соседка. Имени ее он не знал, она его, очевидно, тоже, — всегда называла его «Шумный Мужчина». Каждые двадцать минут она стучала в стену, разделяющую их квартиры, и кричала, что он шумит. Стоило ему включить телевизор, она начинала колотить, даже когда было еле слышно. Если пищала микроволновка, она снова начинала стучать. Даже когда он зубы чистил, и то стучала.

Он жаловался на нее владельцу дома — три раза. Каждый раз от него отмахивались.

— Она немножко не в себе, — говорил владелец. — Живет одна, родных нет. Не обращайте внимания.

Легко сказать. Как не обращать внимания на женщину, которая тебя к твоей собственной двери не пропускает?

Уэстон попытался ее обойти, но старуха, сложив руки на груди, встала как статуя. У нее была светло-коричневая кожа, на голове какое-то сооружение из материи. Уэстон не мог не смотреть на ее уши, где висели здоровенные цыганского типа золотые обручи. И сами уши огромные — чуть ли не больше, чем у Уэстона ладони. При таких ушах понятно, чего она все время жалуется на шум.

Ее собачка — пес игрушечного размера с длинной шерстью и злобным характером, — увидев Уэстона, бешено затявкала, натягивая поводок. На ошейнике у пса висел большой золотой жетон с надписью РОМИ.

— Позвольте… — Уэстон попытался обойти ее. Женщина не сдвинулась с места. И Роми тоже.

— Я говорю, позвольте!

Она уставила в него искривленный палец.

— Шумный Мужчина, ведите себя потише!

— Есть, знаете, такие штуки, «ушные затычки» называются, — сказал ей Уэстон. — Если поискать, и ваш размер найдется.

Она завопила, завизжала что-то на родном языке, что слышалось как «БЛАА-ЛААА-ЛАААА-ЛИИИИ-БЛААА!» Роми вторил ритмичным тявканьем. Уэстон послушал секунд десять, потом протиснулся мимо, направляясь к своей квартире. Хоровое пение проводило его внутрь.

Хотя было еще очень рано, Уэстон зевнул, потом еще раз. Повесил ключи на крюк рядом с дверью, включил телевизор — громкость на одно деление выше отключения звука — и сел на диван. На ковре виднелась собачья шерсть, чего никак не могло быть, потому что собаки у него нет.