Бега (пер. Л.Стоцкая) - Irena-Barbara-Ioanna Chmielewska

– Потому что не был дураком, – объяснил Метя. – Паразит-то он, верно, паразит, но умственно неплохо развитый. С Малиновским, например, он как следует познакомился, но потом Малиновский к Подвальскому охладел, просто инстинктивно, так Василь позвонил Малиновскому и категорически запретил ему говорить с Подвальским насчет лошадей. Ну так что, как вы думаете, Малиновский сделал? Естественно, на следующий день он просто силком начал впихивать в Подвальского сведения про лошадей, не глядя, слушает ли тот. И ждал: попробуют ему что-нибудь сделать или нет. И – ничего! Малиновский был единственным человеком, который легкомысленно относился к Василю, другие его страшно боялись, потому что он применял всякие методы, от доносов с компроматом до мордобития.

– Сядет он, как вы думаете?

– Если ему пришьют Завейчика, то сядет.

– Пришьют, – заверила я собравшихся. – Я уже про это знаю. Он предусмотрительно завернулся в одеяло Моники, но не подозревал, что линяет.

– Одеяло?

– Не одеяло, а Василь. У него с головы волосы падали и остались на подголовнике. Я же всегда считала, что подголовники в машине – глупость! Ручаюсь, что уж теперь-то Василь меня в этом вопросе поддержит.

– Большой клок выпал?

– Нет, если точнее, то пара волосков. В милиции эти волоски сохранили, сравнили, пусть теперь Василь объясняет, с какой стати он сидел за рулем в машине Завейчика.

– Он может утверждать, что Завейчику стало плохо, а он довез его до дома. И оставил живым.

– Говорить-то он может все, что угодно, но корысти с этого не получит. Потому что в таком случае за каким лешим он отвез машину на Центральный вокзал? Во-вторых, нашли орудие.

– Какое?

– Эту палку с шаром на конце. У него действительно была такая штука…

С искренним удовлетворением я рассказала, как запаниковавший Василь, покинув дом тетки, положил орудие убийства в машину под сиденье. Видимо, он намеревался где-нибудь его спрятать, может быть, выбросить, но погубила его собственная хитрость. Приехал он к тетке не на своей машине, а на машине зятя, Антчака, свою машину оставил возле их виллы, ему не хватало времени на прочие махинации. Он вернулся и боялся переложить палку с шаром из одной машины в другую, потому что всюду шатались люди. Было воскресенье, роскошная погода, и все высыпали в садики или на прогулки с собачками. Палка осталась у Антчака, и там ее обнаружили. Отпечатков пальцев там – вагон. Не мог же Василь во время разговора с Моникой Гонсовской надевать перчатки. Блокнот Завейчика абсолютно задурил ему мозги, и в результате Василь сделал рекордную глупость. Кроме того, одеяло Моники лежало у его сестры. Предполагается, что и одеяло он должен был уничтожить, но не успел.

– Откуда ты все это знаешь? – спросила с интересом Мария.

– От полиции. В порядке исключения в этом деле меня с самого начала никто не подозревал, зато я получала от них бесценные сведения. Мне из благодарности рассказывали всякие вещи, а вчера рассказали остальное. Самым важным оказался визит Подвальского к тетке Моники, я вовремя о нем доложила, они нажали на газ и успели все сделать как надо. Если бы только я промедлила, Василь уничтожил бы все замечательные улики.

– И почему же ты, Метя, молчал как рыба про все про это? – горько упрекнула его Гонората. – Ничего не рассказывал, а я столько наволновалась и нанервничалась!

– Она наволновалась! – вознегодовал Метя. – Ну ладно уж, теперь я могу вам сказать… Мне ведь тоже в свое время приставили бритву к горлу. Какие-то жуткие гориллы, замаскированные страшно, велели мне отцепиться от Василя, потому что, каюсь, я все-таки пытался вынюхивать. А потом, наверное, мне просто так везло, потому что куда ни сунусь – всюду натыкаюсь на его гешефты. И я уже сам не знал, куда глаза и уши девать, он ведь меня еще раза два через посредников предупреждал, а в последний раз, видимо, собрался меня окончательно с этого света убрать. Я что, должен был вам все это рассказывать, чтобы еще и вас под удар ставить?! А кто такой Василь, я и вправду не знал и до сих пор не имею понятия, в него ли я так вглядывался на том банкете!

– В него, – подтвердила я. – Он так сказал на допросе. С первой секунды он признался во всех этих лошадиных махинациях и стал сваливать на всех и вся вокруг. На тебя тоже. Все, дескать, обо всем знали и принимали в этом участие, а ты и вовсе принуждал всех к чему-то там силой взгляда. Что ты на него на том банкете смотрел с уголовно наказуемой угрозой.

– Свинья…

– Да еще какая! Но убийство он отрицает, хотя ему это все равно не поможет. Он чуть не свалился замертво, когда услышал про волосы на подголовнике и про палку с шаром, он даже пробовал оправдываться, будто Завейчик у себя дома упал и ударился головой о мебель. Дескать, он при этом был, но помогать ему не стал, потому что решил, что тот пьян. Несет, короче говоря, всякую ахинею и рассчитывает, что это ему поможет.

– А конюший Репы? – спросила Мария. – Его-то наконец выкинут?

– Уже выкинули. Репа ожил. Оказывается, что он только со страху изображал дружеские отношения с ним, а теперь с удовольствием на него жалуется. Это он достал снотворное для лошадей и оказал давление на ребят, а Черский его собственноручно поймал возле лошади с ведром воды, да еще и перед самым заездом. Без Василя конюший этот – ноль, ему еще пришьют укрывательство убийцы, ведь по всему видно, что про Дерчика он знал. Зато ничего не сделают ни ломжинской мафии, ни букмекерам, потому что на них нету уголовного кодекса.

– По сравнению с Василем, – торжественно сказал Метя, – всякая мафия, даже ломжинская, и все букмекеры – это невинные детки в белых платьицах с оборочками! За здоровье невинных деток!

– Совсем уже сбрендил: чтобы я да пила за здоровье ломжинских амбалов! – возмутилась Мария. – И речи быть не может! Вот за здоровье лошадей – дело другое.

– Давайте пить за лошадиное здоровье! – без возражений согласился Метя. – Эти Фигаты и Гарцапские тоже какое-то время тихо посидят. Могу вам сказать, что еще теперь выйдет на свет Божий. Нет на свете тренера, которому бы этот Василь не напаскудил, поэтому теперь-то уж они посвободнее вздохнут. Как вам кажется, слепые, что ли, были Рыбинский, Липецкий, Червак? Не говоря уже, например, о Врублевском и Капулясе, у них все эти штучки в печенках сидят! Как они могли в полицию пойти, когда боялись, что Василь им устроит всяческие гадости, а особенно за лошадей все дрожали. А я даже не знаю, может, и сошло бы ему все с рук, если бы все не взбунтовались разом. Я от Болека знаю. Они не поверили ни в какой там несчастный случай, заорали все, что они этим сволочам себя убивать не позволят – и никаких больше любезностей с их стороны. Потом, конечно, стали все рассказывать, только не сразу, а потихоньку. Теперь, Бог даст, будут рассказывать в открытую.

– Будут, – заверила я. – Уже начали.

– Наконец я хоть что-то поняла, – сказала Гонората. – Меня еще интересует, как полиции удалось распутать весь этот клубок, коль скоро все молчали как могила. Как Метя. Сейчас, конечно, они заговорили, но пока шло расследование?

– Да ведь ты сама слышала, что всю историю рассказали волосья Василя, – напомнила Мария.

– Кое-кто проговаривался, – одновременно сказала я.

– У них свои люди в этой сети были, – дополнил Метя. – Сперва два-три, а потом больше. Похоже на то, что каждый негодяй в этой системе заимел «хвост».

– А техническая комиссия что же? – вдруг спросила Мария.

– А в технической комиссии был один такой, – беззаботно ответил Метя. – Он там и теперь сидит, только бояться уже перестал. Я даже знаю, чем его Василь все это время стращал. Он клялся, что внучке этого типа сделают что-нибудь нехорошее. Кто и чем шантажирует остальных, не знаю, но, по крайней мере, этот один получил свободу.

– Один – и то лучше, чем ноль, – высказалась Гонората. – Ну ладно, теперь можно вам и десерт подать…

– Двойка решительно выделяется, – сказала Моника Гонсовская. – И эта четверка в замечательной форме, исключительно хорошо подготовлена. Остальные более или менее одинаковы, я поставлю два-четыре, и ничего больше.

Четверка была кобылой Вонгровской. Звали ее Черемша. На ней ехал любитель Квятковский. До следующей ступеньки карьеры ему не хватало двух побед, он должен рваться вперед. На двойке Бялас. То, что Голенев – лучшая лошадь, было всюду известно. Вряд ли можно было предполагать, что из-за двух убийств у Бяласа сильно изменился характер. Двойку он наверняка придержит. Обыкновенный заезд, ему невыгодно выигрывать на гарантированном фаворите, он лучше на нем же в именном заезде выиграет, когда в него перестанут верить и он превратится в фуксовую лошадь. Собственно говоря, мне надо было бы выкинуть Бяласа и поставить на Черемшу с остальными лошадьми.

Я все это обдумала, пошла в кассу и засомневалась. Черемшой я начинала триплет и квинту, потому что в третьем заезде шла тоже лошадь Вонгровской, Корсет, жокей Щудловский. Шансы у него были, и Вонгровская тоже рассчитывала на победу. Я ставила на эту комбинацию, поэтому меня обеспокоила мысль, что я могу сглазить Черемшу, если на нее поставлю, а она не придет. Но Бялас у меня тоже был…