Семейщина - Илья Чернев

— Так спорее дело пойдет! — польщенный тем, что его слово пришлось к месту, проговорил Василий.

Дальше разговор не клеился, утомленные косцы принялись молча допивать чай. Ночь густела.

— Станем укладаться, — зевнул Дементей Иваныч.

Подложив под голову зипун, он оправил под собою сбившийся потник, вытянулся на нем и задремал… Такая тишь в мире, будто поет тишина, будто дышит она сочным ночным запахом трав и цветов в пылающее лицо. Хоть бы ветерок потянул, чуть-чуть шевельнул кудри непокрытой головы. Хоть бы…

Железным ревом ударил в уши близкий и страшный, словно сдвоенный, выстрел. Вздрогнув всем ослабевшим телом, Дементей Иваныч подскочил. Сонные глаза слепил огонь костра, — ничего сразу не разберешь. По ту сторону огня и дыма метались тенью ребята.

— Что? — закричал он.

— О-о-о! — протяжным стоном отозвалось оттуда.

— Что? — вне себя от страха и дурного предчувствия, повторил Дементей Иваныч.

Он кинулся к ребятам, к Ваське, нагнувшемуся над чем-то… над кем-то?

Федот! Запрокинув голову, парень лежал на траве с судорожно поджатой ногой… трава вокруг потемнела от крови.

Оттолкнув старшего сына, Дементей Иваныч склонился к Федоту. Кровь непрерывным током била из-под его колена. Шматки мяса вывалились из опаленных, разорванных штанов.

— Везите скорее… домой, — не разжимая плотно стиснутых зубов, проговорил Федот.

— Беги за конем! Что уставился! — заорал на остолбеневшего большака Дементей Иваныч.

Он стащил с раненого сапог, располоснул ножом штанину, белым рушником перевязал ногу под коленкой, а другим полотенцем туго стянул ее выше раны. Все это заняло у него не больше минуты.

Долго потом, спустя месяцы, не мог припомнить Дементей Иваныч, как он вытаскивал нож из-за голенища, как подвернулась под руку сумка с домашним припасом, с чистыми рушниками.

— Может, уймется кровь, — переводя дух, шепнул он. Федот застонал от боли, пожаловался на тугую повязку.

— Откуда был стрел? — низко нагнулся Дементей Иваныч над ухом раненого сына.

— Из кустов… близко… вплоть…

— Кто?.. На кого дума?

— Спирька с Лукашкой, кто ж боле.

— Спирька с Лукашкой? — изумился Дементей Иваныч: он ничего не ведал ни о странной этой дружбе, ни о сговоре новоявленных дружков против Федота еще под Читой. — Ну, Лукашка… понимаю… старый нам лиходей. А Спирька-то?..

— Заодно… Спелись меня погубить… На Астахино богатство не одни мы заримся!.. Скараулили.

— Да где им было выследить нас? — все еще не доверял Дементей Иваныч: слова сына казались ему бредом.

Мучительно долго тянулись минуты, — куда запропал Васька с конем… Дементей Иваныч попробовал было крикнуть в рупор сложенных ладоней, повернутый в слепую темень луговины, но раненый вдруг громко застонал…

Как никогда тряской показалась Федоту бесконечно длинная дорога — камень, кочки, болотные елани. В телеге было неудобно и муторно лежать: куда ни повернись, нудила простреленная нога. Он часто вскрикивал на выбоинах. Дементей Иваныч то и дело поправлял сено под отнесенной в сторону страшной ногою.

Молча доехали они до деревни. Еще не рассвело. В избе зажгли лампу. Над Федотом склонились перепуганные лица Павловны, Дарушки, Андреича.

— Дядя, тут медлить нельзя… Запрягай ходок, вези из Хонхолоя фельдшера, — решительно сказал Андреич.

— Не послать ли за бабкой — кровь заговорить, чтоб перестала? Вишь, рушник наскрозь… — перебила Павловна.

— Нужды нет, — ответил Дементей Иваныч, — кровь запеклась. Андреич рассердился:

— С этими бабками вы оставите парня без ноги. Немедленно фельдшера!.. Я сам поеду, только запрягите.

Но оказалось, что запрягать некого: кони в поле, а кобыла, на которой приехали с Обора, еще не кормлена и должна отдохнуть.

— Лучше пусть конь не поест, чем ногу отрезать! — заволновался студент.

— Заладил одно: отрезать. Ты еще накликай беды! — озлился Дементей Иваныч.

И тут же подумал: «Он еще в голову растет — не в ум! Молод еще меня учить! Без сопливых обойдемся!»

С рассветом Андреич пошагал в Хонхолой.

Тем же почти часом под окно Дементеевой избы пожаловал непрошеный гость — сам председатель Мартьян. Не слезая с коня, он постучал бичом в оконный переплет:

— Дома хозяин?

— Дома, — высунулась. Павловна. — Зови его…

Дементей Иваныч подошел к окну:

— Здорово, Мартьян Алексеич. Заходи в избу.

— Здравствуй. Заходить недосуг… Я по делу: где Федота скрываете? — Мартьян чуть улыбнулся углами губ.

— Да кто ж его скрывает, ты что! — замахал руками Дементей Иваныч. — Тебе наговорят, а ты и слухай…

Вчерась с позиции прибыл, в избе лежит раненый… Зачем нам его скрывать?. Хошь — зайди, погляди.

Мартьян спрыгнул с коня, прошел в горницу, где на широкой кровати, обложенный подушками, лежал Федот.

Мартьян глянул на его заметно утолщенную ногу, на кровяные повязки, покачал головой и молча, не прощаясь, вышел.

Вдоль улицы запылил копытами его быстролетный конь. Дементей Иваныч провожал Мартьяна кривой усмешкой в спину.

В тот же день, на рассвете, с оборских покосов в деревню, скакали двое вершников. Они скакали не трактом, а напрямки через щеки сопок, через лесные колдобины.

— Я видал, как он скорчился к огню… — Однако угодили? — сказал Лукашка.

— Набок свалился — беспременно попали, — подтвердил Спирька — враз оба стреляли, кто-нибудь да врезал. Беспременно!

— Это не счет… Теперича вот гадай: опрокинулся лиходей или так себе… подранен?

— В том-то и загвоздка вся. Ранили, — поправится, живуч, зверюга! Какой с этого толк?

— Наповал бы!

— Жди теперь случая…

Дружки проговорили до самой околицы. Неизвестность мучила их… Только в деревне смогут они узнать, насколько меток оказался их совместный выстрел.

— Гангрена… да-с… — дотронувшись до непомерно вздутой синей ноги Федота, будто про себя произнес фельдшер.

Синяя, пергаментная, кожа треснула неживыми ломаными складками в нескольких местах. Фельдшер снова потрогал ее пальцем, она двигалась по мякоти, словно отклеилась. Нога, издавала дурной запах.

— Гангрена, — повторил фельдшер. — Ничего не попишешь: гангрена. Если бы немного раньше…

Дементей Иваныч тупо глядел фельдшеру в рот, точно ожидал оттуда обнадеживающих слов. Сутулый, уже немолодой, фельдшер повернулся к нему:

— Плохи наши дела, хозяин. Надо срочно отправить больного в Завод. О ноге теперь нету заботы, — ее все равно отымут. Иначе смерть… Надо спешить, если не хочешь потерять сына.

Дементей Иваныч посерел с лица…

— Поверил теперь, дядя? — осуждающим тоном спросил племянник, когда фельдшера отвезли в Хонхолой.

Дементей Иваныч ничего не ответил, выскочил во двор, ударился без шапки вдоль Кандабая и вскоре вернулся с престарелой шептухой Сысоихой.

Опухшую губастую старуху усадили за стол, стали угощать, поили чаем. Сам Дементей Иваныч выпил два стакана самогона. Глаза его засверкали, он раскраснелся, стучал кулаком о стол, ревел:

— Неправда! Не бывать тому, чтоб Федоту ногу отпиливать! Верь им, городским лекарям!..

Сысоиха одна прошла в горницу и, возвратившись, объявила:

— К утру беспременно отпустит… Ноженька-то у ево большая-пребольшая… Я ее наговорным песком посыпала. К утру большины-то этой не будет… А личико-то от сглазу спрыснула. Нужды нет… Света дождетесь…

С рассветом, войдя в горницу, Дементей Иваныч не на шутку перепугался. Смердящую ногу разнесло как бревно. На матовом, закинутом кверху лице Федота блестел крупинками пот. Больной полуоткрыл глаза, шевельнулся на подушках:

— Пить!

Отец подал ему ковш воды. Федот припал сухими губами к ковшу, пил с томительной медлительностью.

— Будя, — ласково отбирая ковш, тихо посоветовал Дементей Иваныч. — Легче или как, сынок?

— Не… Палит и палит.

— Что станем делать?.

— Вези в Завод… боюсь помирать… не хочу помирать… В шепоте Федота услышал Дементей Иваныч тоску отчаяния.

Страх смерти слышался в Федотовых словах, великий страх и великая мольба о спасении…

В Петровском заводе, на беду, не оказалось хирурга. Федота с вечерним поездом отправили в город. В верхнеудинской больнице раненого приняли без замедления и оперировали той же ночью.

Измученный и заждавшийся, Дементей Иваныч до конца операции просидел в больничном коридоре. Когда из операционной к нему вышел доктор и сказал, что все уже кончено и больной спокойно уснул, Дементея Иваныча затрясло… Федот, ухарь-парень, первейшая его опора и надежда, — без ноги!.. Об Астахиной дочке и не думай теперь, — уплыла, хвостом вильнула богатая невеста… А какой работник-то был, какой работник!..