RUтопия - Вадим Штепа

Пожалуй, в логике и проницательности Эзрару отказать трудно! Тех, кто видит весь смысл жизни в «работе», к тому же «узко специализированной», доволен этим, не нуждается ни в какой свободе и даже не сознает ее потребности — действительно трудно назвать людьми. По крайней мере, в том исконном значении человека, которое дают все мифологии и религии…

Философию этой тройственной социальной модели покровитель суммирует так:

Труд, ум и счастье — вот три элемента, без которых человечество не может существовать. Но труд всегда мешал людскому счастью на земле, да и непригоден он детям — и мы выделили этот элемент из человечества и поставили его вовне. Ум — слишком едкий элемент, соприкасаясь со счастьем, он разлагает его — и мы его тоже выделили, сконцентрировав в нас самих. И вот осталось человечество с одним только счастьем — простым, но прочным.

Главный герой поначалу шокирован некоторыми особенностями этого счастья — к примеру, принципиальной неграмотностью друзей, или отсутствием у них вкуса к самостоятельному творчеству — но под логичными доводами Эзрара все более восхищается гениальностью этого замысла. И в финале… внезапно просыпается

под серым небом, опять среди противных людей — алчных, грубых, глупых, бессердечных людей. Опять войска, фабрики, проценты, кабаки, школы, грубый рабочий, бьющий спьяна своих детей, тонкий вельможа, продающий свою совесть, честный труд до седьмого пота, бедный ученый в затхлой атмосфере лаборатории… Опять ужас смерти неизбежной, неотвратимой.

И разочарованно восклицает:

О, люди, люди! О безумные, о несчастные люди, неужели вы никогда не осуществите мой сон?!

Автор, наверное, пришел бы в еще больший ужас, увидев современное издание своей книги,[57] в аннотации к которой — несмотря на его ясную позицию — его сказка названа «антиутопией»…

Сказка Мережковского может показаться «антиутопией» только невнимательному взгляду, возникающему обычно не от собственной интуиции, а на основе исторических стереотипов. И действительно, в этом проекте тотальной антропологической революции есть нечто внешне схожее с нацистскими опытами по выведению «чистой арийской расы». (→ 1–2) Однако нацистам вряд ли пришлись бы по вкусу личные предпочтения автора, создавшего своих друзей на основе самых разных народов, и в особенности славянских и средиземноморских.

Так же далеко отстоит эта неоантропологическая утопия и от коммунистической идеологии «воспитания нового человека». Любопытно, что эта книга была впервые издана в 1903 году — том самом, когда Ленин создал большевистскую партию. Однако в ней уже содержалось пророчество о судьбах «мирового социализма». Столь точно описать весь будущий век в прошедшем времени действительно может только пророк:

Были ли счастливы социалисты? На очень короткое время в период всеобщего энтузиазма воцарилось подобие счастья, его мираж, но энтузиазм скоро остыл, и пошли опять прежние распри и раздоры…

В начале XXI века становится все яснее, что эта трехчастная социальная модель выглядит куда более устойчивой и эффективной, чем антиутопические эксперименты века минувшего. Коммунисты, образно говоря, пытались искусственно превратить рабов в друзей, нацисты — насильно сделать всех иноплеменных друзей — рабами. Но и те, и другие потерпели крах — именно потому, что такие массовые трансформации противоречат самой человеческой природе. А «мизантропическая» по отношению к «прежнему человечеству» утопия Мережковского, напротив, как ни странно, оказалась этой природе вполне созвучной!

Сегодня можно наблюдать воплощение этой утопии, происходящее даже без применения евгенических технологий. Общество словно бы само по себе складывается в эту трехчастную модель. Доминирующей кастой становятся друзья, именуемые на общепринятом языке «средним классом». В этой среде подчеркнуто культивируются молодость, подвижность, коммуникабельность. Игра становится характерным стилем жизни — даже работа у них носит игровой оттенок и порою выглядит просто как смена развлечений. Физический возраст здесь постепенно обессмысливается — биологическое время все более проигрывает необходимости поддерживать «молодежный стиль».

Полной стилевой противоположностью этой касте выступают рабы — или, политкорректно выражаясь, «население». Весь смысл своей жизни они видят в «работе» — не столько из-за того, что мечтают нечто «заработать», сколько потому, что просто не представляют иных сфер осмысленного приложения времени. Само время у них жестко привязано к биологическому ритму и оседлому «месту жительства». Рабы традиционно нуждаются в господах — что выражается в их инстинктивном преклонении перед любыми деятелями власти и шоу-бизнеса.

Высшая же каста — покровители, или элита — всегда пребывает в тени от этого яркого контраста между «средним классом» и «населением». Но с другой стороны, обойтись без нее совершенно невозможно. Если друзей и рабов оставить без ее балансирующего присмотра, они либо перебили бы друг друга, либо сами воспроизвели бы куда более жесткую, деспотичную, антиутопическую иерархию — вроде «Повелителя мух» или «Пляжа»…

Главное, что заставляет усомниться в таком уж безоблачном счастье друзей — это полное отсутствие у них вкуса к самостоятельному творчеству. К примеру, они очень любят музыку (→ 2–5) — но только как потребители. Вопрос о собственных проектах и сочинениях вызывает у них искреннее недоумение — зачем тратить на это силы и время? К тому же всякое творчество требует определенного самоуглубления, а оно только отвлекает от всеобщей радости. И когда у одного из друзей вдруг внезапно пробуждается какая-то странная созерцательность, и он ищет уединения — это сразу же делает его «белой вороной».

Впрочем, как оговаривается Эзрар, «они необразованны, но не глупы». Так, после его рассказа о том, что все люди когда-то умели летать, один друг спрашивает его, почему это запрещено ныне. А по твердому мнению покровителя, это привело бы лишь к усложнению жизни и нарушению привычного порядка. Здесь вскрывается противоречивая роль самих покровителей — естественное духовное лидерство в них иногда уступает место сугубо контролирующей функции. А это и есть переход от роли парадоксальных пророков к статусу ортодоксальных жрецов. (→ 2–1) Однако обособленное жречество всегда с неизбежностью вырождается — сам статус начинает подменять собой личность, которая уже ни на что не способна. Чему можно найти массу примеров и в иерархии официальной церкви, и в светских институтах, где «заслуженные профессора» иногда существенно уступают в интеллектуальном развитии своим «глупым студентам».

Утопия превращается в антиутопию, когда утрачивает свою внутреннюю динамику и начинает проповедовать некий статичный порядок как самоцель. В таком случае трансцендентный смысл (т. е. собственно утопическое «счастье») этого порядка попросту исчезает.

Тем не менее, главный герой, за которым здесь прямо слышится собственный голос автора, настаивает:

Мысль, счастье и труд — это три такие элемента, которые несоединимы в одном лице, несовместимы друг с другом, как несоединимы огонь, вода и воздух, и только тогда, когда каждый из них выделился в нечто обособленное и олицетворился: один — в покровителях, другой — в друзьях, третий — в рабах, стало возможным появление на земле счастья в чистом его виде. Насильственно вместе соединенные, они, как огонь, вода и воздух, могли произвести только хаос.

Странно, что Мережковский не чувствует очевидной взаимосвязи этих элементов — огонь, который нагревает воду, не горит без воздуха. В предисловии к книге он признается, что «мало склонен к мистицизму» — а жаль, ибо тогда, возможно, понял бы, что эти космические стихии легко воссоединяются (причем именно «ненасильственно»!) в особом и «неуловимом» элементе — эфире. Что вполне понимал Платон, проведя эту эзотерическую идею в своем «Государстве».

Оно также основано на трехчастной социальной модели — однако в нем люди, наделенные высшими качествами, могут родиться и в низшем общественном классе, и, наоборот, рожденные в высших классах могут оказаться с низкими душами. Поэтому в обязанности философов (аналога покровителей в его утопии) входит различение этих качеств и адекватное, динамическое формирование общественных классов:

Если в душе вновь родившегося окажется «медь» или «железо», его надлежит без всякого сожаления или снисхождения прогнать к земледельцам и ремесленникам. Но если у ремесленника родится младенец с примесью «золота» или «серебра», то он должен быть причислен либо к классу правителей, либо к классу воинов.