Нежность к ревущему зверю - Александр Бахвалов

Смешно повернув набок морду, собака глядела на сидящего перед ней человека с таким видом, будто вместе с ним размышляла над столь несуразным положением вещей.

Дрова догорели. Лютров разворошил угли и принялся укладывать на них небольшие чурки.

— Давай, друг, печь топить. Все-таки занятие…

Над городом голубело небо, свежо белел обновленный ночной метелицей снег, над рекой висел морозный туман.

Зябко выдыхая вихрящийся пар, вдоль Каменной набережной катили редкие автомобили.

По тому, о чем говорила Валерия, пока они добирались к ее дому, Лютров заключил, что в Радищеве ей понравилось. Она весело вспоминала и «этого смешного, худенького, который целовал собаку»; и как танцевали под светом печной топки; и дурашливый разговор за столом; и Витюльку: «Он дурачится, а лицо у него грустное, хорошее…»

— Вы часто бываете у него на даче? Там все так богато и по-старинному, правда?.. Уютно… И вся засыпана снегом. Вот и мои Перекаты, наверное, замело. И наш сад — до самых веток… У нас яблоневый сад, большой-большой. И в доме всю зиму пахнет яблоками…

— Скучаете?

— Иногда очень…

Минуту они шагали молча.

— Мы скоро увидимся, да, Леша? — Валерия остановилась, чтобы попрощаться.

— Если вам захочется… и вы не потеряете мой телефон.

— Мне обязательно захочется. Не верите?

Лютров пожал ее руку в варежке и почувствовал, что она не хочет отпускать его. Взглянув на него, Валерия просто сказала:

— Не забывайте меня, ладно?

4

Вскоре после Нового года начались полеты по доводке установленной на «девятке» автоматики на управлении.

Этот полет был коротким — первый из серии полетов в самых строгих режимах, в которых предусмотрено было уточнить требуемый характер контроля за действиями летчика.

Задание исчерпывалось несложным на первый взгляд маневром на околозвуковой скорости, но при этом несколько большее отклонение руля высоты могло оказаться необратимым. Аэродинамики были уверены, что при заданной даче штурвала самолет останется в пределах допустимых перегрузок, но к их расчетам следовало относиться как к логически обоснованному миражу, который обретает вещественность после возвращения на аэродром. По идее разработчиков, автомат заставит штурвал сопротивляться рукам человека тем решительней, чем непродуманней окажется его перемещение-дача, грозящее увести машину за пределы допустимых перегрузок при смене направления полета. Самописцы «девятки» должны были подтвердить пребывание самолета в заданном режиме, а Лютров — помнить о той грани, что отделяет расчетное движение штурвалом от разрушения машины. Главное, не превысить дачу, и тогда аварийный исход менее всего вероятен.

Из-за повышенной опасности экипаж свели до минимума. В полетном листе значились двое: Лютров и Извольский.

Итак, всего-навсего — четкое и строгое ограниченное движение штурвалом. До полета оставалось два дня.

Невольно пришел па память Юра Владимиров. Парень расстался с авиацией несколько лет назад, как говорил Боровский, «по дурости». В своем последнем полете он сделал одно непродуманное движение штурвалом. Всего-навсего… Было что-то общее между ним и Трефиловым, но их нельзя было сравнивать: Владимирова никогда не списали бы за несоответствие служебному положению. Он был из тех, кому больше других необходима самодисциплина. Но именно она-то ему менее всего была свойственна. Таким был Юра Владимиров.

Все, что успел сделать он на фирме, оценивалось высоко, и, вместе с успехом, в нем без внутреннего сопротивления росло мнение о своей избранности. Владимиров не допускал, что кто-то может сделать работу лучше его, что кому-то удалось бы столь же безупречно посадить истребитель с прогоревшей жаровой трубой на двигателе. Это был редкий случай. На разгоне включенный на форсированный режим двигатель не заставил его почувствовать привычное ускорение, а затем заело управление. В наушниках прозвучал бас руководителя полетов:

— Сто третий, от самолета что-то отделилось.

— Вас понял, что-то отделилось.

Он перевел сектор газа на малые обороты. Управление с грехом пополам стало слушаться. У него хватило ума догадаться, что в зону расположения узлов трансмиссии управления попадает жар двигателя и коробит крепления приводов.

— Иду на посадку с неработающим двигателем. Обеспечьте полосу.

— Сто третий, вы можете не увидеть полосу, облачность десять баллов.

— Нижняя кромка?

— Семьсот метров.

— Если промажу, успею катапультироваться.

Парень был уверен в себе. Но и находчив.

— Вас понял, посадку разрешаю.

…Он вошел в летную часть очень красивый — высокий, упругий, со спокойной улыбкой самонадеянного человека, а защитный шлем под мышкой выглядел, как каска чемпиона по фехтованию.

Но ему не хлопали. Его даже не заметили. Амо Тер-Абрамян проигрывал партию в бильярд и громко требовал играть по правилам.

В раздевалке он застал Карауша, тот мучился с застежкой.

— Сажал без двигателя, понимаешь?

— А без крыла не пробовал? Вот если бы без крыла…

Потом Тер-Абрамян готовил его к испытаниям на штопор. Юра старался. Своего наставника он понимал с полуслова, все шло отлично. Ему было ладно, удобно в кабине, истребитель слушался, как «ЯК-18» три года назад, когда его зачислили в шестерку лучших спортсменов страны. Он был непременным участником всех чемпионатов, выступал на воздушных праздниках в Туле, Иванове, Грозном, Тушине… Он пришел в школу испытателей мастером спорта по высшему пилотажу.

Испытания на штопор истребителя остались позади. Отчет о работе был составлен толково, коротко, грациозно. Это заметили научные руководители темы. Ему дали для сравнения отчеты других летчиков. Он улыбнулся: мозгоблуды!

У него были идеи. Ими он готовился раз навсегда утвердить амплуа летчика-инженера, сбить предубеждение, будто настоящих летчиков дают только военные училища.

После полетов на штопор Тер-Абрамяну не понравилось его лицо, нотки снисходительности в разговоре, намеки на инженерную эрудицию, без которой…

— Слушай, ты не родственник Боровскому? — Тер-Абрамян злился.

— Нет, а что?

— Похож…

Владимирова прочили ведущим на экспериментальный истребитель. У Тер-Абрамяна был авторитет командира отряда, и он предложил подождать.

— Он верит, что все может, потому что убедился в особых достоинствах своего ума, способностей… Спросите, и он скажет, что у него идеальная форма носа… Владимиров вполне профессионально подготовлен, но остался спортсменом — мнительным, азартным, готовым на все ради успеха.

Облетал экспериментальную машину Иван Моисеев. После одного из полетов на обшивке у стыковки крыла к фюзеляжу обнаружили вспучины, следы остаточной деформации, что случается, когда самолет побывает в недопустимых перегрузках.

У самолета завязался разговор о причине выхода за ограничения. Владимиров махнул рукой.

— Сила есть, ума не надо…

Все повернулись к нему.

— Чего тут гадать…

— Что же вам ясно? — спросил инженер бригады аэродинамиков.

— Ясно, что летчик наработал…

— Ну, знаете, чтобы сделать такой вывод… — инженер долго говорил о возможных причинах выхода за допустимые перегрузки, и все, кроме Владимирова, видели в его глазах укоризну, недоумение: «Не слишком ли много на себя берете, молодой человек?..»

На другой день Тер-Абрамян был так зол, что не играл в бильярд. Заглянувший в комнату отдыха Владимиров после вчерашнего высказывания подчеркнуто бодро поздоровался. Ответили не все. Карауш напустил на себя «ученый» вид и произнес округлившимся баритоном:

— Доброе утро, коллега!

«Все уже знают, так я и думал… Что делать?» Владимиров вышел в коридор, где у стен по двое, по трое стояли ребята, обмениваясь утренней порцией неторопливых слов обо всем и ни о чем.

Владимиров прикурил у высокого седого диспетчера, бывшего летчика-фронтовика.

— Чего у тебя там с Моисеевым?

— Ничего. А что?

— Ребята на тебя окрысились. — Диспетчер не был дипломатом.

— За что?

— Ты чего-то там трепанул о вине Моисеева за перегрузки?

— Ну и что тут такого?

— Ну и дурак, больше ничего. Кто тебя за язык тянул? Хочешь показать, что шибко грамотный, пришел и усек?

— Ничего я не хочу. Ну, сказал и сказал… Чего кадило раздувать? Может же человек ошибиться?

— Ошибайся. Про себя. Кто ты такой, что кругом лезешь со своим мнением?..

— Я, между прочим…

— За такое «между прочим» морду бьют… подсвечниками. А если у Моисеева подхват был? На разгоне терял высоту? Терял. В момент дачи число М сменило значение? Сменило. Вот и подхват: при запланированной даче завышенная перегрузка.

— Шел бы в набор…