В защиту глобального капитализма - Юхан Норберг

Именно против вторичного рынка и направлен «налог Тобина». Его введение приведет к сокращению числа спекулянтов, которые готовы брать на себя риски, а если они все же пойдут на это, то цена опционов резко повысится. В результате цена «страховки» для компаний и инвесторов увеличится, и они не станут вкладывать капиталы в страны и валюты, подверженные значительным рискам. От этого опять же проиграют страны, где ощущается дефицит капиталов и существует более высокая вероятность рисков, — то есть бедные развивающиеся государства. Инвесторы будут размещать капиталы только на тех рынках, где обстановка им хорошо известна и представляется безопасной. В последнее десятилетие на долю развивающихся стран приходилась четверть общего объема прямых иностранных инвестиций. В случае введения «налога Тобина» эта доля резко снизится. Физическим лицам и фирмам из бедных стран будет намного труднее получать кредиты, а процентные ставки по ним возрастут.

Таким образом, введение «налога Тобина» создает серьезную угрозу нарушения функционирования финансовых рынков. Однако предотвратить валютные кризисы с помощью этого налога не удастся. На практике созданный им барьер будет довольно низким и сможет воспрепятствовать лишь текущим коммерческим трансакциям. Если обменные операции, идущие «поверх » этого барьера, в какой-то момент станут прибыльными, результатом будут самые резкие колебания валютных курсов. Таким образом, проблем, связанных с валютными спекуляциями и бегством капиталов, этим способом избежать не удастся. Когда спекулянты осознают, что у них есть возможность подорвать фиксированный курс той или иной валюты (как это случилось, например, с британским фунтом и шведской кроной в 1992 году), то их нисколько не смутит необходимость уплатить налог — ничтожный по сравнению с баснословной прибылью. Если они могут получить на колебаниях валютного курса прибыль от 20 до 50 %, налог в 0,05 % их, естественно, не остановит. Тот же принцип действует и в случае утраты доверия к какому-либо рынку, когда «бегство» с него становится насущной необходимостью, позволяющей избежать гигантских убытков, — именно такая ситуация сложилась в ходе азиатского кризиса 1997 года. Низкий «налог Тобина» способен нарушить нормальное текущее функционирование финансового рынка, но не позволяет предотвратить подобные кризисы.

Высокий оборот на валютном рынке сокращает риск возникновения временного дефицита и искажений в ценообразовании. Кроме того, большой масштаб рынка снижает опасность того, что отдельные игроки или трансакции способны решающим образом повлиять на цены. Таким образом, отсутствие ограничений на валютном рынке предотвращает резкие колебания обменных курсов, а «налог Тобина», как это ни парадоксально, может их усилить из-за снижения ликвидности на этом рынке. На смену постоянным незначительным колебаниям, обеспечивающим выравнивание и корректировку курсов, придут периодические резкие скачки. С 1970-х годов, несмотря на масштабную либерализацию валютного рынка и четырехкратное увеличение его объема, роста неустойчивости и потрясений в этой сфере не наблюдается. На деле страны, где существует жесткое регулирование рынка капиталов, больше подвержены хаотичным колебаниям валютных курсов, чем те государства, где таких ограничений меньше[144].

Впрочем, при всех перечисленных недостатках у «налога Тобина» есть одно несомненное преимущество: он принесет огромные доходы странам, которые его введут. По подсчетам движения ATТАС, они должны составить 100 миллиардов долларов в год; в других оценках фигурируют более скромные цифры — от 10 до 50 миллиардов. Однако возникает вопрос: а как собирать этот налог? Для того чтобы отследить все трансакции на мировом рынке, потребуется гигантский бюрократический аппарат, наделенный полномочиями по сбору налога. Причем речь идет об операциях, осуществляемых в электронном виде по всему миру, в том числе в странах, где нет ни нормальной системы бухгалтерской отчетности, ни эффективной администрации. Другими словами, придется создавать нечто вроде «мирового правительства», чей бюрократический аппарат, очевидно, и «съест» большую часть собранных денег. Встает и второй вопрос: кто будет руководить этим аппаратом? ООН? Но в этой организации страны с диктаторскими режимами имеют не меньше влияния, чем демократические государства. Кто помешает этому «мировому правительству» превратиться в рассадник коррупции? Кто не даст ему злоупотреблять своими обширными полномочиями? И кто в результате получит эти деньги?

Впрочем, теоретически за счет «налога Тобина» можно получить несколько миллиардов долларов в год и использовать эти средства, к примеру, для помощи развивающимся странам. Но если мы считаем, что подобное перераспределение капитала целесообразно, почему не осуществить его другими методами — к примеру, за счет упразднения тарифов, направленных против стран третьего мира, или пересмотра деструктивной сельскохозяйственной политики ЕС, сдерживающей их развитие? Почему бы не увеличить объемы помощи, выделяемой на нужды развития, или не ввести в мировом масштабе штрафы за деятельность, наносящую ущерб окружающей среде? Неужели обязательно получать эти доходы путем подрыва финансового рынка? Впрочем, может быть, к этому инициаторы подобной идеи и стремятся…

Для предотвращения новых кризисов необходимо прежде всего изучить случавшиеся в прошлом и определить их причины. Часто слышишь, что азиатский кризис 1997–1998 годов разразился как гром среди ясного неба: страны с вполне здоровой экономикой стали жертвой атак спекулянтов и бегства капиталов. На самом деле все было совершенно иначе. Единственное рациональное зерно в подобной версии событий заключается в том, что в отсутствие свободных финансовых рынков эти страны не пострадали бы от бегства капиталов, которые в этом случае вообще не пришли бы в их экономику. Причиной кризиса стало сочетание целого ряда факторов — и спекуляции здесь были не детонатором, а скорее последней каплей, переполнившей чашу[145].

В экономике стран, затронутых азиатским кризисом, уже какое-то время до этого наблюдались признаки неблагополучия, усилившиеся в 1996–1997 годах. В 1990-х годах указанные страны привлекли гигантские объемы капитала, особенно за счет краткосрочных займов за рубежом: подобная практика поощрялась их правительствами. Доля зарубежных кредитов в общей задолженности банков и других учреждений Таиланда с 1990 по 1995 год возросла с 5 до 28 %. Центральный банк страны среди прочих мер финансового регулирования установил высокие процентные ставки по внутреннему кредитованию, в результате чего стало выгоднее занимать деньги за рубежом. Большинство средств, полученных от этих займов, затем повторно отдавалось взаймы на внутреннем рынке под более высокий процент. Правительства азиатских стран стимулировали подобные заимствования за счет фиксированного курса национальной валюты и налоговых субсидий. Одновременно они проводили дискриминационную политику в отношении долгосрочных капиталовложений. Власти Южной Кореи, к примеру, попытались полностью их исключить, запретив прямые иностранные инвестиции и приобретение иностранцами акций и облигаций отечественных компаний. Таким образом, краткосрочные займы стали единственным способом привлечения капиталов из-за рубежа.

В результате сложилась следующая схема: южнокорейские банки занимали доллары или иены на очень короткий срок — то есть должны были быстро расплачиваться по этим кредитам. Одновременно они вкладывали полученные таким образом деньги на внутреннем рынке — под более высокий процент и на длительный срок. При этом банки рассчитывали на то, что всегда смогут получать новые краткосрочные займы за рубежом, — только так они могли расплачиваться по предыдущим обязательствам. Капиталы поступали в экономику азиатских стран через банки и финансовые корпорации, не готовые к такому мощному притоку средств. Они работали в отсутствие конкуренции и часто были связаны с правящими режимами и мощными национальными экономическими группировками. В Южной Корее, Малайзии, Таиланде и Индонезии значительная часть привлеченных средств направлялась фирмам, находившимся в фаворе у властей, или на осуществление «престижных» проектов. Иностранцев это не беспокоило: они знали, что власти не позволят своим любимцам «пойти на дно». Этот принцип относился не только к национальным банкам, но и к частным компаниям вроде южнокорейских «суперкорпораций»-чеболей или бизнес-империй, принадлежавших друзьям индонезийского лидера Сухарто. Кроме того, иностранные кредиторы были уверены: в случае возникновения проблем регионального масштаба МВФ вмешается и не даст им понести убытки. В результате иностранцы выдавали этим странам займы в неограниченных объемах, что привело к перенасыщению инвестициями тяжелой промышленности, приносившей небольшую отдачу, и сектора недвижимости — в ущерб более динамичным отраслям.