На край света (трилогия) - Уильям Голдинг

(5)

Рев, воспоследовавший за этими словами, был почти столь же громовым, как пушечный выстрел. Капитан Андерсон поворотился и направил рупор вниз на шкафут, однако ровно с таким же успехом он мог быть немым!

Люди на нашем корабле задвигались и, можно сказать, зарезвились. Тут и там словно по волшебству загорался свет, а сигнальные огни один за другим падали в море. Матросы тащили фонари наверх, на мачты, и расчехляли огромные фонари на корме.

Впервые шканцы и полуют освещал столь мощный поток света. «Алкиона» приближалась и, как ни странно, по мере приближения становилась меньше. Я увидел, что длиной она с наше судно, но в воде сидит глубже. Саммерс стоял на полубаке; он открывал и закрывал рот, но мне не было слышно ни звука. То ли старшина, то ли боцман, или кто-то вроде того, надсадно вопил приказы насчет тросов и кранцев, а чей-то голос – может, Билли Роджерса? – прокричал девятикратное «ура», которое подхватили со всех сторон и на которое тут же ответили с палубы «Алкионы». Она была уже столь близко, что я различал бороды и лысины, черные, коричневые, белые лица, глаза, разинутые рты, сотни улыбок. Настоящий бедлам, и сам я – среди света, шума и новостей – был почти такой же безумец, как и все остальные!

Потом я понял, что так и есть – я действительно сошел с ума. Едва закрепили мостки, как с чужого фальшборта на наш ловко перебрался какой-то человек. Нет, это галлюцинация! Виллер, мой пронырливый слуга, который много дней назад упал за борт и утонул… Виллер, столь многознающий и столь изобретательный – вот он, собственной персоной! Его обычно бледное лицо носило следы соленой воды и солнца, и два облачка седых волос все так же стояли по обеим сторонам лысины. Он заговорил с Саммерсом, повернулся и пошел на шканцы, где стоял я.

– Виллер, вы же утонули!

Его сотрясла судорога. Он ничего не ответил, только уставился на саблю у меня в руке.

– Какого черта, Виллер?

– Позвольте, сэр.

Слегка нагнув голову, он взял саблю у меня из руки.

– Но, Виллер! Это…

Опять такая же судорога.

– Очень уж крепко жизнь во мне сидит, сэр. Вы ранены. Пойду принесу вам в каюту воды.

Мне вдруг почудилось, что ноги навеки приросли к месту. Казалось, они вделаны в палубу. Пальцы правой руки были согнуты, словно еще держали рукоять сабли. Голова моя в ужасном состоянии – боль и полное смятение. Представив себе неожиданно, какую фигуру являю в присутствии стольких зрителей, я поспешил прочь, дабы привести себя, насколько возможно, в пристойный вид. Вглядываясь в маленькое зеркальце, я убедился, что лицо у меня и впрямь в крови, а волосы свалялись. Виллер принес воды.

– Виллер! Вы – призрак. Вы утонули!

Виллер отворотился от парусинового таза, не переставая лить холодную воду из какой-то жестянки, поднял взгляд и остановил его на моей шее.

– Да, сэр. Но только через три дня. Кажется, прошло три дня. Но вы, конечно, правы, сэр. Потом я утонул.

Я поежился. Виллер смотрел мне в глаза, не мигая.

– Утоп, сэр. Утонул. А жизнь во мне крепко сидит.

Подобные речи и тревожат, и приводят в недоумение. Его следовало успокоить.

– Да вы счастливчик, Виллер. Вас подобрали, и теперь все позади. Скажите Бейтсу, что его услуги мне более не потребуются.

Виллер замер. Он открыл было рот, но смолчал, слегка поклонился и вышел. Я вздернул рукава сорочки и попытался смыть кровь с лица и рук. Покончив, я в изнеможении рухнул на парусиновый стул. Становилось ясно, что придется провести это странное время на положении раненого; все казалось сном. Я попытался понять, что означают сегодняшние новости – и не смог. Война, за исключением краткого и лживого перемирия в 1808 году, была единственным привычным для меня состоянием. Война кончена, все изменилось, но я не мог заполнить пустоту ничем, что имело бы для меня значение. Пытался представить Людовика XVIII на французском троне – и не смог. Пробовал думать о процветании старого режима – теперь его уже можно назвать новым! – и не верил, что ему дано когда-либо возродиться. Здравый смысл, политическое просвещение этого не стерпят. Слишком сильно военные катастрофы изменили положение в мире… и положение самой Франции: уничтоженные великие роды, поколение, вкусившее сперва соблазнов невиданной свободы и равенства, затем тягот тирании и бедности; нация, обескровленная постоянными призывами на военную службу… Новый мир, рождение которого наши матросы приветствовали столь шумно, – это печальный мир. Вот какова была моя невольная мысль. Но в голове звенело, и хотя в такую минуту о сне и думать нечего, я не знал, хватит ли у меня сил, чтобы подвергнуться еще и испытанию всеобщим весельем. Я еще раз попробовал осознать действительность – поворотный пункт в истории, одно из величайших мировых событий, мы стоим на пороге… и так далее – но все без толку.

Голова моя стала ареной смешения образов и мыслей. Большая гора пушечных ядер, вроде той, мимо которой я карабкался по палубе, предстала перед мысленным взором, как олицетворение миллионов тонн старого железа, лежащего во всех концах цивилизованного мира, – железа, которое отныне никому не нужно: ржавеющие пушки, годные лишь на то, чтоб об них чесались коровы; мушкеты и пули, продаваемые на сувениры; сабли… Моя замечательная сабля, а также прочий металл, коему не было конца. Да еще корабли, которые только что построили, но так и не спустят на воду.

Должен признаться еще в одном, весьма необычном в подобных обстоятельствах чувстве, а именно в чувстве страха. На какое-то время реальность происходящего проникла в смятенное сознание. Я испытал не просто сильный страх, как тот, что заставил мои ноги прирасти к палубе, когда я слышал первый в жизни боевой, как считал, залп, но страх куда более всеобъемлющий, почти вселенский страх перед перспективой мира! Народы Европы и наш народ отныне свободны от простого и понятного долга сражаться за короля и державу. Вот оно – продолжение той самой свободы, что повергает страны в пучину хаоса! Я говорил себе: «Политические слои общества должны это приветствовать, поскольку отныне ход событий решается не смертельным звоном мечей – нет, настал черед политиков, наш черед, мой!» Но миг осмысления прошел, и в голове моей снова все смешалось. По правде сказать, я, помнится, некоторое время просто плакал.

Притом я слышал, как смеются и болтают дамы, проходя мимо моей двери на шкафут. Мисс Грэнхем воскликнула громким голосом: «А юбка, юбка – ни починка, ни стирка не спасет!» Я поднялся и пошел на шкафут, где было много света и людей, предававшихся истерическому ликованию. Наши корабли прикрепили друг к другу тросами; «Алкиона» была ниже нас на высоту палубы.

Маленькое пространство нашего мирка расширилось. Как много собралось людей! Великий боже, да у самого китайского императора не столь населенное и суматошное государство! Но завал наших бортов держал людей на расстоянии нескольких футов. Офицеры пребывали в состоянии сурового недовольства поведением матросов, а унтер-офицеры впервые у меня на глазах всерьез орудовали линьками. Вот такой скверный эффект возымело ожидание послабления вкупе с несколькими минутами полнейшего отсутствия дисциплины.

Я решил, боюсь, довольно эгоистично, что можно вздохнуть спокойно и отдаться на волю здравого смысла. Я взобрался на шканцы, затем на ют. Капитан Андерсон стоял у левого борта со шляпой в руке. Сэр Генри Сомерсет, джентльмен корпулентный и с лицом несколько красноватым, повис на бизань-вантах «Алкионы» и находился на одном уровне с нашим капитаном. Обеими ногами сэр Генри упирался в две выбленки, на третьей сидел, за четвертую держался правой рукой, а в левой у него была шляпа. Он говорил:

– …в Индию с чрезвычайным донесением и, вероятно, прибудем туда с новостями, как раз вовремя, чтобы предотвратить изрядное сражение. Черт побери, сэр, если я в том преуспею, стану самым непопулярным человеком к востоку от Суэца!

– А что флот, сэр?

– Дьявол, не прошло и дня, как спустили приказ законсервировать еще дюжину судов или около того. На улицах полно моряков, которые попрошайничают в ожидании жалованья. Никогда не думал, что у нас на кораблях столько мошенников! А мы-то и знать не знаем. Но вот вам мир, будь он проклят! А кто этот джентльмен?

Капитан Андерсон, держась рукой за поручень, как раз там, где его почти разрубил клинок Девереля, представил меня. Он упомянул о моем крестном, его брате и перспективах моей карьеры.

Сэр Генри был приветлив, выразил надежду на дальнейшее знакомство и пообещал представить меня леди Сомерсет. Капитан Андерсон прервал наш обмен любезностями со свойственным ему отсутствием savoir faire[59] и, в свою очередь, выразил надежду, что покуда нет ветра, мы сможем наслаждаться обществом сэра Генри и леди Сомерсет, но теперь пора, ему по крайней мере, поставить матросов на якорь и завязать мертвым узлом. Сэр Генри согласился, скользнул по вантам с привычной ловкостью бывалого моряка и заговорил с офицерами у себя на палубе.