Одиночество в сети. Возвращение к началу - Януш Вишневский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Помнит, как однажды за ужином сказала, что во вторник ей придется поехать на работу на трамвае, потому что меняют ее автомобиль. Якуб притворился, что сочувствует ей, и засыпал советами, как пережить эту травму. Никогда не забудет, как с притворной серьезностью он сказал ей:
– Ты, мамочка, только помни, что при входе в трамвай в двери стучать не надо. Это самое главное. Они сами открываются. И билет там тоже не отрывают: ты просто должна сунуть его на минутку в такой маленький оранжевый ящичек с узким отверстием. Запомнишь?
Когда подъехал пятый номер, она не стала стучать в двери. В «оранжевом ящичке» прокомпостировала билет. Нашла свободное место у дверей. Некоторое время она смотрела на людей – спящих, зевающих, дремлющих – без улыбки. На их лицах не было радости от того, что они могут выйти из дома и поехать на работу, которая у них, к счастью, есть. Быть может, она и не ждала понедельника, как ребенок ждет подарка под елочкой, но радовалась по крайней мере тому, что может работать. И эта радость в ней была не только от того, что в конце месяца ей перечисляли зарплату.
Она достала книгу из сумочки. Открыла на случайной странице. Начала читать. Попала на историю запретной любви священника и монахини. Страшная история вплетена в сюжет о травме. Хотя и правдивая, но в книге более плотная. Он писал ей об этом в электронном письме, она знала больше деталей, что делало эту историю в ее глазах еще более трагичной. Священник по призванию встретил преданную служению Богу монахиню. Они полюбили друг друга. Страдали в сто раз больше, чем обычные любовники, потому что обманывали Бога, а не людей. Бога, которому посвятили себя, которому клялись и от которого не могли скрыть свою любовь. Эта часть потрясла ее больше всего.
Она закрыла глаза. Задумалась. Сентябрь 2006 го-да. Кинозал полон людей. Премьерный показ. Она позвонила Иоахиму, чтобы тот пораньше вернулся домой и занялся Якубом. Она делала это так редко, что он даже не спросил почему. Она была в кинотеатре за два часа до начала сеанса. Купила билет с рук. Пошла в итальянский ресторан напротив, заказала три бокала кьянти и тосты с помидорами, название которых она всегда путала.
Она чувствовала себя странно, а моментами даже сюрреалистично, когда смотрела фильм в каком-то смысле о себе. Люди вокруг не подозревали, что в основу сценария легла ее реальная история. Однако выяснилось, что, хотя книга брала за душу и трогала, фильм оказался набором красивых картинок, пролетающих под потрясающую музыку. Только она, музыка, и вызывала эмоции. А история на экране, увы, нет. Побочные сюжеты, которые в романе многое объясняли, в двухчасовом фильме стали совершенно непонятными и неоправданными вставками для тех, кто книгу не читал. Кроме того, они размыли значение того, что было в ней самым важным – любви.
Тема греха священника и монахини появилась на экране. Помнит, что раздираемого между любовью к Богу и любовью к женщине священника сыграл Павел Кукиз. Тот же, который, когда родился Якуб, был голосом протеста, голосом ее поколения. Тот же самый, который сегодня, все больше и больше погружаясь в болото политики, имеет мало общего с тем противостоянием.
Трамвай вздрогнул, она вышла из задумчивости, вернулась к чтению. В какой-то момент дошла до текста о Наталии: «…указательные пальцы обеих рук два раза под ключицы, потом два раза в направлении собеседника». Сколько раз она читала эти слова? Впервые в его мейле, том единственном, который она распечатала. Когда после возвращения из Парижа не могла справиться с тоской, доставала из сумки помятые листки, находила безлюдное место, и перечитывала их в очередной раз. То же делала она и в больнице, когда ждала появления на свет Якуба.
Это единственное его письмо, которое она сохранила. До сих пор хранит. То, в котором он описывает любовь… к другой женщине. Она никогда не видела в этом диссонанса. Глухонемую Наталию она считала в большей степени святой, чем женщиной, а их любовь в ее глазах выглядела как библейский рассказ о самопожертвовании. Если в чем она и завидовала Наталии, так это в том, что та могла жить этой любовью, никого не предавая.
У нее перехватило дыхание, буквы расплылись. Она повернула голову и глянула в окно, потом полезла в сумочку за платком. Вытерла слезы. Сидевший напротив старичок внимательно следил за ней. В какой-то момент он снял очки, наклонился к ней, протянул руку с конфетой в фольге и сказал:
– Все будет хорошо. И это пройдет. Не надо плакать.
Улыбнулась, тронутая заботой незнакомца, потянулась за конфетой и ответила:
– Вы думаете? Хотелось бы… Это так, это из-за книги, – добавила она поспешно, указав на роман, лежавший у нее на коленях.
Старик надел очки и некоторое время внимательно смотрел на книгу.
– Из-за книги, говорите? Ну надо же. – Вздохнул он. – Как не стало супруги, книги мне очень помогли. Помогли не плакать, – заметил он с улыбкой. – Только над одной книгой я плакал. Про собачку, которая сама ездила по железной дороге. Я читал внучке и плакал. И внучка тоже. Потому что у нас с супругой был такой песик. Внучка его очень любила. Азор его звали. А когда хозяйки не стало, он перестал есть и тоже умер. А вас какая книга так опечалила? Может, знаю?
Она медленно сняла коричневую бумагу, открывая обложку.
– Конечно, знаю! – сказал он, принимая книгу из ее рук. – Это про интернет. Как люди пишут письма друг другу. Моя Марыся сказала, что грустно заканчивается. Двадцать лет назад было. Я тоже читал. Есть такие интересные моменты про науку. Помню. О компьютерах много.
Веснушчатая девчушка, сидевшая рядом со стариком, сняла наушники.
– Я тоже это читала! Суперская лав-стори – встряла она в разговор. – Но у моей другая обложка. Почему? – спросила, удивившись.
Старик подозрительно посмотрел на девочку.
– Тебе не положено читать такие книги, рано еще.
Девочка, свернув провод наушников, вежливо ответила:
– Моя мама тоже так говорит. Если вы имеете в виду… эти вещи… короче, ничего нового я оттуда не узнала. Все уже…
Она не дождалась, что скажет девочка. Краем глаза заметила
